- Артистка, князь, - отвечала Анны, вытирая кружевным платком слёзы.
- Танцовщица… - протянул Трубецкой, с жестоким сладострастием осматривая её. – Ну, артистка, танцовщица, станцуй мне…
- Что? – со страхом спросила Анна.
- Любовь твою ко мне станцуй! И ненависть станцуй! И жизнь мою и свою станцуй…
И тогда, с ужасом и решимостью, не отрываясь глядя в горящие глаза Трубецкого, Анна затанцевала.
* * *
Анна и Трубецкой забыли про Катишь. А Катишь стояла напротив дома у гранитного парапета набережной. Закутавшись в ангорской шерсти шаль и коверкотовое манто, она беззвучно глотала бессильные и бессмысленные слёзы. За её спиной горели окна родного дома, в который она не хотела входить
* * *
Анна всё ещё танцевала, со страстью, с огнём, с отчаянием, готовым на последние. Её танец был бешенной импровизацией, где инстинкты, не успев быть осмысленными уже передавались в движении. Камлание колдуна можно лишь сравнить с таким танцем. Трубецкой, жадно охватывая её фигуру полубезумным взглядом сладострастца, изголялся, паясничал рядом. Причём, и его движения казались вычурным танцем. Трубецкой приговаривал:
- Ах, артисточка! Ах, танцовщица!
Когда силы Анны от долгого изнемогающего танца стали падать, а движения замедлились, Трубецкой приблизился к ней и рванул сильными пальцами нежное короткое цвета морской волны платье. Затрещала раздираемая ткань,
- Люблю, люблю, люблю!- трижды, не отвечая за себя, сказал Трубецкой.
А штабс-капитаны Александр и Михаил Бестужевы, штабс-капитан князь Щепнин-Ростовский и Кондратий Рылеев уже выводили из казарм Московский полк. Дымились факелы. На морозном ветру трясся из стороны в сторону газовый фонарь. Солдаты с ружьями выбегали из казармы, строились.
- Братцы, солдаты! – кричал Михаил Бестужев, придерживая срываемый ветром кивер.- Постоим за отечество! Сбросим царское иго! За вольность! За свободу! За конституцию!
- Милый человек, а кто она такая будет эта самая Конституция? – спросил старый усатый солдат, герой Бородина.
-Конституция…- привычно ответил Рылеев. Конституция – это жена доброго царя Константина. И идём мы за доброго царя Константина, против злого царя Николая, который отобрал у своего родного брата Константина законно принадлежавший тому по праву наследования российский престол.
- За русскую вольность! За свободу! Армия будет добровольная! – крикнул Щепнин-Ростовский.
Александр Бестужев разливал черпаком в солдатские чарки водку:
- Наливай, братцы, наливай. Не стесняйся. С водочкой-то воевать веселее.
* * *
Светало. Трубецкой после бурно проведённой ночи лежал на кровати своей спальни среди смятых простыней. Лежавшая рядом Анна медленно приподнялась. Прикрыла простынёй грудь, с ненавистью оглядела лицо и тело Трубецкого. Стараясь не наделать шума, приподняла с ночного, китайского столика с изогнутыми ножками массивный, чугунный внутри, сверху бронзовый, подсвечник, и двумя руками держа его, несколько раз изо всей силы ударила им по голове Трубецкого. Анна била до остервенения.
- Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!- говорила она.
Кровь хлынула из разожженного темени. От удара из подсвечника вывалились зажжённые свечи, две из них потухли, а из одной, из-под расплывшегося по простыне пятна воска, разгоралось пламя. Пламя шипело, лезло по простыне к ногам Трубецкого. Трубецкой от ударов не пошевелился, лишь при первом из них послышался слабый стон.
Анна прошла в уборную. Смыла под веселым фаянсовым умывальником с изображением богемных пасторалей затекшую кисть и предплечья до локтей кровь, две кровинки попали на грудь и живот. Её трясло. Хотелось рвать.
* * *
Зайдя в детскую, Анна остановилась около спящей, похожей во сне на ангелочка, Оленьки. Анна нежно поцеловала её в щёчку.
- Оленька! Пора вставать.
Ничего не понимая спросонья, Оленька щурилась, хлопала глазками.
- Мама, а где папа?
Анна молчала.
- Мама, где папа? Я к папе хочу.
- Деточка, нет больше твоего папы… Убила я папу.
* * *
Анна снова вошла в спальню.
На кровати, откинувшись к стене на штофной дорогой гобелен, с залитым кровью левым глазом, левой щекой и шеей сидел Трубецкой. Батистовым платком он вытирал кровь. Увидев вошедшую Анну, Трубецкой захохотал. Хохотал громко, нескончаемо отчётливо:
- Она думала, что я человек!.. Ты думала, что я человек?! Думала, что я человек!! – задыхался от смеха Трубецкой.
* * *
Солдаты Московского полка с ружьями наперевес во главе с заговорщиками- офицерами бежали по тёмным петербургским улицам к зданию Сената.
Бежали по пустынной мостовой охваченные ледяной позёмкой в неудерживающих тепло шубах Анна и Оленька. Дикий хохот Трубецкого неотвязно стоял в ушах Анны.
Скакали на лошадях по набережной Невы, ведя верные им войска, артиллерию, император Николай и генерал Аракчеев. Напротив Зимнего дворца они остановились. За плечами Никола развевалась бурка, ремни крест-накрест перетягивали кавказский мундир с генеральскими эполетами.
- Государь! – сказал разгорячённый подготовкой к сражению Аракчеев.- Я счастлив, что вы, наконец, поняли: для русского народа вольность значит буйство, распутство, злодейство, братоубийство неумолимое; рабство- с Богом, вольность – с Дьяволом…
- Старик, я долго терпел, но ты просто вымучил своими глупостями!.. нет ни Бога, ни Дьявола, есть только человек! – воскликнул Николай. Он пришпорил коня к бегущим навстречу Анне и Оленьке.
Поравнявшись с ними, Николай соскочил с седла, бросился в объятия Анны.
- Милая моя! Родная!
-Николай! Николай! Ту уже знаешь про заговор?
-Да. Всё знаю, любимая…
- Я что Трубецкой, он же Фотий… диктатор восстания?
- И про него всё знаю…
- Я хотела убить его, ради тебя… но он жив…- почти бессвязно говорила Анна.- Но я думаю, он не придёт на площадь и революция окажется без руководителя. Трубецкой чересчур осторожен и любит себя… Николай…
- Да… Анна..
- Николай, наше счастье невозможно…Николай..
- Да-да… невозможно…Наше счастье невозможно, Анна… Но наш порыв… Постоять вот так рядом… Вырвать две минуты у вечности мы можем всегда…
Николай и Анна плакали.
- Мама, мама, пойдём… Мне холодно… Ну пойдём, мама- хныкала, дергая за полу шубы Анны Оленька.
Мимо них проносились всадники, проходила верная государю пехота, везли пушки. Над шпилем Адмиралтейства занималась утренняя заря.
* * *
С другой стороны Зимнего дворца мимо строящегося Исакия по брусчатой мостовой к Сенату быстрым тревожным шагом приближалась группа заговорщиков. Офицеры – в наглухо застёгнутых шинелях с опущенными на брови козырьками фуражек с обнажёнными шпагами, штатские- в длинных почти до пят плащах, узкополых шляпах и цилиндрах. Рылеев, Кюхельбекер, Якушин, Муравьёв, Оболенский, Голицын, братья Бестужевы… В крестьянском тулупе, подпоясанный красным кушаком, с заткнутыми за него двумя пистолетами, шёл Каховский. Сергей Петровича Трубецкого, диктатора восстания, среди шедших на Сенатскую площадь не было.
