Со временем проблемы, связанные с приемом пищи, исчезли, но моя повышенная тревожность теперь выражалась по-другому, через невыносимый кишечный синдром. Подобные расстройства — обычное дело для людей с высоким уровнем тревожности. К четырнадцати годам все в моей жизни так или иначе вращалось вокруг страха диареи (или, попросту, поноса). Это означало, что я продолжала искать и находить оправдания своим треволнениям. Круг моих интересов стал чрезвычайно ограничен. Разве можно было назвать этот период жизни юностью?

То, что случилось со мной, происходит и со многими другими людьми — один страх порождает другой. К шестнадцати годам, когда в центре моего внимания были учеба в школе и отношения с мальчиками, постоянное состояние беспокойства не покидало меня. Помню, что, когда я смотрела новости по телевизору или слушала истории о том, как кто-то выпрыгнул из окна или кого-то убили, искалечили, я всегда думала: «А что если бы это было со мной?» Конечно же, я никому не рассказывала об этом. Мне совершенно не хотелось, чтобы меня считали девушкой со странностями, хотя в душе я считала, что эти фантазии ненормальны. К восемнадцати годам приступы панического страха стали для меня обычным делом. Обычные для окружающих вещи были невероятно сложны для меня. Я стала искать различные оправдания своей тревожности.

Одним из наиболее тяжких испытаний стало для меня ощущение напряженности в отношениях с мужчинами. Иногда я понимала, что должна уйти, но в одиночестве чувствовала себя настолько неуверенно, что не решалась разорвать опостылевшие отношения. В конечном итоге получилось так, что мне и не пришлось этого делать; мой друг сам ушел от меня. Под впечатлением разрыва я переезжала из города в город, несколько раз меняла работу, и хотя страх, тревога и неуверенность в собственных силах переполняли меня, приходилось как-то жить и работать. До поры до времени мне удавалось оставаться в физически и эмоционально комфортной для меня зоне.

Когда мне исполнилось двадцать, меня начал тревожить вопрос, не схожу ли я с ума? Призрак безумия стал для меня в ту пору самой главной угрозой. Я помню, что за многие мили объезжала психиатрическую больницу штата, потому что боялась, что именно там я в конце концов окажусь. Самое интересное, что большинство людей не замечало никаких странностей в моем поведении. Даже мои близкие не знали о моих тайных страхах. Как это типично!

* Когда мы полны тревоги, то кажется, что весь мир топько и депает, что спедит за нами. На самом же депе никто ничего не замечает. Каждый думает о своих проблемах, так же как и мы.

Я много работала и внешне казалась себе вполне преуспевающей женщиной – уверенной в себе, независимой, самостоятельной. Однако в душе был полнейший хаос. С утра до вечера я была озабочена своим физическим самочувствием. Смогу ли справиться сегодня со своим организмом? Не потеряю ли я контроль над собой во время заседания и мне придется уйти? Не заметят ли окружающие моего состояния? Мои домашние догадывались о этих проблемах, но совершенно не представляли себе их истинного характера и, главное, не знали как мне помочь. Они просто не могли представить себе ничего подобного: ведь в их жизни не было ни страхов, ни навязчивых мыслей.

Примерно в это время я встретила своего будущего мужа. Дэвид был веселым, раскованным, интересным человеком, но более всего меня привлекали в нем абсолютные естественность и свобода. Он ничего не боялся, не перестраховывался. Я же отношусь к женщинам, которые целыми неделями или даже месяцами переживают сказанное о них кем-то. Излюбленная фраза Дэвида звучала^тцк: «Если вы хотите перемывать мои косточки, извольте становиться в очередь!» Мнение посторонних совершенно не беспокоило его.

Иногда эта беззаботность становилась для меня источником разочарований. Его ничто не трогало, в то время как меня тревожила буквально каждая мелочь. Меня прямо-таки бесило в нем то, что я называла бесчувственностью. Но в то же время переполняла зависть. Неужели я не могу быть такой же, как он? Мы были настолько разными людьми, что ему не дано было понять моей тревоги, а я ничем не могла помочь ему в этом. Как можно объяснить, что ты чувствуешь во время приступа панического страха, если сам не понимаешь, что это такое?

Помню, как однажды Дэвид вместе с двумя друзьями подъехал к моему дому на маленьком «Фольксвагене»-жуке. Визит этот оказался для меня совершенно неожиданным. Компания направлялась на фестиваль в Анн Арбор, штат Мичиган, расположенный в двух часах езды от моего дома. Дэвид хотел, чтобы я отправилась с ними. Но едва я только взглянула на крохотное заднее сиденье «жука», как мною овладели тревога и подавленность. Сама не знаю почему, но я не могла заставить себя залезть в машину и, тем более, провести в дороге более двух часов. Я никуда не поехала. На душе кошки скребли. Что происходит со мной? Ведь я всегда была такой независимой, привыкла бывать повсюду и заниматься множеством разнообразных дел. Я чувствовала, что границы моего привычного мира стали постепенно сужаться.

Несмотря на мою постоянную тревогу, Дэвид сумел сделать романтическими наши отношения. Он сам был натурой возвышенной и склонной к авантюризму, и в его. представлении суть приключения заключалась в путешествии. Однажды он заказал для нас тур в Мексику. Я пришла в ужас от перспективы полета на самолете, пребывания в чужой стране и вообще от того, что проведу отпуск так далеко от дома. Я впала в панику еще до того, как мы обсудили все мои «что если». А что если я сойду там с ума и никто не сможет понять меня? Что если я потеряю контроль над собой в самолете? Что если меня положат в госпиталь и я не смогу оттуда выйти? Надо ли говорить, что эта поездка была мне далеко не в радость. Постоянным беспокойством я отравила себе все впечатления от поездки. Каждое посещение местных достопримечательностей становилось для меня сущим наказанием. Я не хотела ехать на автобусе, потому что боялась приступов диареи. Лететь на вертолете мне казалось опасным потому, что в случае надобности я не смогла бы выбраться оттуда. Я боялась сидеть на балконе в нашем номере, потому что комната была на двадцать втором этаже. А что если я упаду? Или еще хуже, сама выпрыгну из окна? Какой ужас! Впоследствии я нередко задумывалась, как же смотрел на все это Дэвид? Должно быть, он старался не обращать внимания на мои истерики; веря в мои истинную природу и возможности, он все-таки сумел разглядеть их. Дэвид не находил объективных причин для моих страхов. Когда мы вернулись из Мексики, я попробовала лечиться, но это было не для меня. Мне нужен был кто-то, кто просто рассказал бы, что же меня мучает. Я хотела жить по-другому, но все складывалось не так, как надо. Стала беспокоиться о своем здоровье: может, я умираю от какой-то ужасной болезни? Начала волноваться: может быть, я схожу с ума? Я была озабочена нарушением чувства пространственной ориентации, задумывалась о том, как я вообще буду жить.

Однажды вечером, когда я переживала свои обычные кошмары, Дэвид, чтобы отвлечь меня от тревожных мыслей, предложил пойти куда-нибудь пообедать. Я настояла на том, что ресторан выберу сама и сесть мы должны у самого выхода. В ресторане я ничего не ела, опасаясь за свой желудок. Дэвид же, пока я переживала, сидел и наслаждался бифштексом. Что же со мной? Стану ли я когда-нибудь нормальной? Ночью я лежала у себя в комнате на диване и горько рыдала. Есть ли кто-нибудь на свете, кто испытал то же, что и я, и при этом не сошел с ума или не умер? Можно ли мне вообще чем-нибудь помочь? Неужели мне всю жизнь придется провести наедине со своими страхами? А если так, стоит ли вообще жить? Я боялась жить и боялась умереть. Казалось, что выхода нет.

Наконец, я сделала нечто такое, к чему уже давно не прибегала. Я начала молиться: «Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне, – молила я Господа. – Господи, пожалуйста, укадажи мне кого-нибудь, кто пережил подобное. Ответь мне. Помоги мне. Я обещаю служить Тебе всю оставшуюся жизнь». Я не понимала, что говорю, – во мне кричали боль и отчаяние. Я и понятия не имела о том, какое безмерное обязательство только что приняла на себя.