появления на свет я располагал крайне редкими и отрывочными

воспоминаниями, можно списать на шок от нового рождения. В общем, эта

версия выглядела довольно привлекательной и я склонялся именно к ней.

Второе объяснение состояло в том, что увиденное в кошмарном сне не

происходило «когда-то давно», оно происходит  сейчас. Какая-то моя часть

прямо сейчас существует в подземном аду, направляясь, вместе со

множеством иных душ, прямо в пасть тамошнему хозяину, и вся моя

«нормальная жизнь» Дильгерта Гудриксона — лишь способ бегства от

встречи с голодной и омерзительной тварью. Эта версия выглядела менее

привлекательно, однако, свои резоны имела и она, и я не мог просто так

сбросить ее со счета.

Можно, конечно, выдвигать и более рациональные объяснения:

скажем, причина тяжелого сна в избытке сьеденного вчерашним днем и

вечером, а содержание — в частности, та самая устрашающая темная фигура, которая все поглощает и ничего не отдает обратно — символизирует

подсознательный страх перед влагалищем. И попробуй докажи

психоаналитику, что, в общем-то, не испытываешь никакого страха перед

этим местом — согласно психологии отрицания, твои возражения будут

рассмотрены как указание на то, что страх ты все-таки испытываешь, однако

тщательно скрываешь его от себя самого… Но меня не привлекают

«рациональные» объяснения в психологии. Они ничего не дают и никуда не

ведут.

Утром, когда появился мой лечащий врач, я сообщил ему, что

выписываюсь. Доктор решил, что это шутка. Я встал с кровати и прогулялся

по комнате. Сломанная и сросшаяся за четыре дня нога еще немного

побаливала, но не сильно. Сняли гипс. Ренген показал, что кости целы — как

будто бы я тут пролежал целый месяц. Меня не хотели отпускать, настаивали

на том, чтобы сделать еще кучу анализов, но у меня не было настроения

становиться объектом научного исследования. Я переоделся, собрал

привезенные родителями вещи (пару книг, туалетные принадлежности, новый мобильник и прочую мелочь), сложил все это в пакет и покинул

клинику.

Светило солнышко, пели птички, и автобус, идущий в город, подошел

к остановке почти сразу после того, как там оказался я — в общем, все было

замечательно. На полпути меня осчастливил звонком герр Рихтер, желавший

узнать, какого черта я делаю и куда направляюсь. Кажется, он был немного

расстроен из-за того, что я не желал играть по правилам общества, в котором

живу. Все как всегда.

— Трудно было провести в клинике еще пару дней и позволить врачам

сделать все необходимые анализы? — В голосе наставника слышалось

скрытое раздражение.

— Там скучно.

— Ты уже не ребенок, Дил. Мог бы и потерпеть.

— Мог бы. — Согласился я.

Тяжелый вздох.

— Ты куда сейчас? Домой?

— Угу.

— Ладно. Увидимся.

И короткие гудки.

Я убрал мобильник, и, повернувшись к окну, стал рассматривать

проносящиеся мимо деревья. Клиника находилась за чертой города, как и

наша школа, но я ехал не в школу. У меня была небольшая двухкомнатная

квартира в западном районе Эленгарда — подарок доброго учителя

любимому ученику. Я улыбнулся.

…Впервые с Рихтером Эзенхофом мы встретились шесть лет тому

назад в полицейском управлении, куда меня привезли для очередного

допроса, закончившегося, впрочем, столь же бесплодно как и все

предыдущие, поскольку неинтересные вопросы я игнорировал, а без моего

признания ситуация заходила в тупик. Но — обо всем по порядку.

После моего рождения родители несколько раз переезжали. Один раз

— из-за пожара (я уже упоминал про свои близкие отношения с огнем), потом мы не ужились с соседями, потом выбрали какое-то неудачное место, которое пришлось почти сразу покинуть, ну а потом отец нашел уютный

домик вдали от городской суеты. Меня перевели в новую школу. Я отнесся к

переменам в своей жизни философски — в старой у меня друзей не было и

покидать ее было совсем не жаль. Однако, при врастании в новый коллектив

возникли некоторые сложности. Бесплатная муниципальная школа, куча

детей из неблагополучных семей, своя внутреняя иерархия, законы стаи…

Новичок должен вписаться в коллектив — в том или ином качестве. Новичок

ставится в стрессовую или просто в дискомфортную ситуацию, а коллектив

смотрит, как он будет реагировать. Сумма его реакций и поступков

определяет то место, которое он займет. Однако, подходящего для меня

места там так и не нашлось. Когда меня начали испытывать на «прочность

нервов», я избил местного «лидера» и двух его шестерок. Мои способности к

телекинезу — лишь часть общего умения управляться с гравитацией, влиять

на тяжесть, движение и механическое взаимодействие предметов. Видели, как на соревнованиях мастера единоборств разбивают руками ряды

кирпичей? Я могу делать тоже самое, только лучше. В общем, я избил

нескольких одноклассников, но местный заводила, вместо того, чтобы

успокоиться, начал орать, грозиться местью и поливать грязью меня и мою

семью. Заявы «твоя мать — шлюха, а твой отец трахает тебя каждый день

перед сном!» — были еще самым приличным из того, что он выдавал. Я мог

бы его заткнуть, но к этому моменту он меня уже порядком достал, и когда

лопнуло мое терпение, лопнуло и сердце у него в груди.

Девчонки подняли визг, прибежали учителя, появилась полиция и

скорая. Откачать моего одноклассника они, понятное дело, не смогли, хотя и

пытались. Меня забрали в участок, где мурыжили пару часов, после чего

приехали родители, забрали меня и увезли домой. По дороге мы не

разговаривали. Отец был бледен, как мертвец, мать также выглядела

совершенно убитой и опустошенной. Если у полиции все еще не понимала, что именно произошло (поскольку внешних травм, могущих привести к

смерти, я своему однокласснику не нанес), то родители слишком хорошо

меня знали, чтобы тешиться иллюзиями и верить в мою непричастность. Я

чувствовал, что они на взводе. Мне было их немного жаль. Они ведь хотели

обычного, нормального ребенка, который мог бы ныть, плакать, бояться, обращаться за помощью к маме с папой, а не решать возникающие перед ним

проблемы прямолинейно, да еще и с помощью сверхъестественных сил. Я не

был тем ребенком, который им требовался, и не мог им стать. Они долго

терпели мои выходки, но сегодня я перешел черту. Нормальной семьи уже не

будет, все запасы любви, доверия, надежды исчерпаны. Нужно было

расставаться с ними. Я задумался, как это лучше сделать.

Полиция находилась в сложном положении. С одной стороны,

отсутствие опасных для жизни ран свидетельствовали в мою пользу

(разбитый нос и пара синяков — не в счет). Можно было бы списать смерть

на несчастный случай, если бы не результаты вскрытия. Его сердце ведь не

просто остановилось, а буквально лопнуло. Такая смерть не выглядела

естественной. Свидетели же проишествия — то бишь, мои одноклассники —

в один голос утверждали, что парень был совершенно здоров (опять-таки, не

считая разбитого носа), и отбросил коньки, предварительно выплюнув на

парту поллитра крови, сразу после того, как новичок процедил ему

«Сдохни…».

Они — я про полицейских — были нормальными людьми, вполне себе

скептично настроенными. Мистические объяснения — это последнее, что

они были готовы принять. Им требовался простой, логичный и

рациональный ответ. Но такого ответа не существовало. Меня возили в

управление каждый день. Со мной разговаривало множество людей. Все они

опять и опять требовали, чтобы я рассказал, что произошло в тот день. Я

описывал ссору и драку. А дальше происходил примерно следующий диалог:

— Ты знаешь, почему умер Ольг? (так звали моего одноклассника)