миром, избегать встреч с демонами и духами, никуда не ходить в одиночку, огородить себя от окружающего мира стеной из чужих мышц и

бронежилетов только потому что появился какой-то урод — или целая

организация уродов, которые вообразили себя охотниками, а меня — дичью?

Нет, я не буду прятаться. Я найду эту организацию сам. И когда я доберусь

до людей, решивших испортить мне жизнь, они горько пожалеют о том, что

затеяли свою игру.

— Нет. — Я посмотрел герру Рихтеру в глаза. — Телохранители мне не

нужны. И я хочу сам водить свою машину. А не кататься в ней, как пассажир.

По моему взгляду он понял, что спорить бесполезно. Его авторитет

учителя имел свои границы, и он не был таким идиотом, чтобы начать

проверять, где же они проходят.

— Это ребячество...

— Это мой выбор.

— А у тебя он есть? — Хмыкнул Густав. Я перевел взгляд на него, и он

тоже все понял. Улыбка сползла с одуловатого лица, а кадык судорожно

дернулся вниз. Пухлый рот несколько раз открылся и закрылся, как будто бы

Густаву было трудно дышать. Я не хотел пугать его и не собирался вредить.

Просто... попытками указывать мне, что делать и как дальше жить они меня

порядочно разозлили — в результате чего, социальная маска, которая так

заботливо лепилась директором ШАД и его подручными вот уже шесть лет, слегка подтаяла, а наружу выглянуло мое настоящее «я». Выглянуло совсем

на чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы напомнить им, что я не

подросток, не их подчиненный, и даже не рядовой воспитанник школы для

детей со сверхъестественными способностями. Я знал, какое впечатление

произвожу на людей, когда маска падает и семнадцатилетний юноша

оказывается... чем-то другим. Вряд ли это «что-то» можно назвать

человеческим. Оно не умеет любить, не умеет действовать рассудочно и

разумно, не способно жить в каком-либо обществе. Оно не планирует

действий, оно сразу действует. Ему недоступно и неинтересно почти все, чем

заполнена жизнь обыкновенного человека, зато оно умеет подчинять и

убивать, заставлять сердца и летящие камни лопаться, словно изделия из

хрупкого стекла под ударом молота.

— Конечно же, Густав, у меня  есть выбор.

Я постарался, чтобы эти слова прозвучали максимально

доброжелательно.

9

Выходя из здания, я ощутил укол раскаянья из-за того, что сорвался.

Хищник уполз в свою нору, его место опять заступил человек, и человек был

недоволен упущенными возможностями. Густав и герр Рихтер, не смотря ни

что, все же, на моей стороне, а я, вместо того, чтобы выведать побольше

полезной информации, стал скалить зубы и сделал невозможной какую-либо

дальнейшую конструктивную беседу. Хищнику («крокодилу», как когда-то

обозвала мою темную сторону Бъянка), понятное дело, было плевать, но

человеку — нет, и всю дорогу обратно я мысленно прокручивал недавний

разговор, пытаясь понять, что от меня хотели скрыть и как могла бы

сложиться беседа, поверни мы в ином направлении в какой-либо ее точке.

Информации было слишком мало. Кто-то хочет меня убить, и чем дальше, тем меньше этот кто-то стесняется в средствах. Наставник знает — или

подозревает — кто это может быть, но прямого столкновения допускать не

хочет. Последнее было очень странно, потому что мне трудно было

представить какую-либо силу или организацию в этом мире, которая могла

бы заставить герра Рихтера считаться с собой. Я говорю о человеческой

реальности, конечно. За ее пределами было море неизвестного и множество

чрезвычайно опасных сил и существ... Между прочим, а может быть, в этом

все дело? Я повертел эту мысль так и сяк. Может быть, враг герра Рихтера, о

котором он не хотел говорить, вовсе и не человек? Однако, во всех

покушения, производившихся на меня, не было и намека на

сверхъестественное. Тогда что это? Террористическая организация, узнавшая

про ШАД и поставившая своей задачей уничтожение наиболее опасных ее

воспитанников? «Дружелюбный привет» от Вестготии, не желающей мирно

вливаться в состав Восточно-Европейской Конфедерации? Не думаю, что ее

разведка работала столь плохо, чтобы не знать, к кому в конечном итоге вели

все ниточки грядущего объединения, и те, кто были против слияния, могли

попытаться изменить ход игры, устранив с поля если не самого герра

Рихтера, то хотя бы его ближайших учеников и агентов... Эта версия

выглядела весьма правдоподобно, но меня не оставляло ощущение, что я

упускаю что-то важное.

Мучительные размышления прервал звонок мобильника. Это была

Бъянка. Она уже знала, что я свалил из клиники — мы около получаса

болтали утром по скайпу — и звонок спустя несколько часов меня слегка

удивил. Что-то случилось?..

— Привет.

— Приветик. Дил, ты завтра очень занят?

Я на секунду задумался. Кроме подготовки к экзаменам на завтра, кажется, больше ничего запланировано не было. Таинственные убийцы из не

менее таинственной организации отступили на второй план. Конечно, это не

та проблема, от которой можно просто отмахнуться, но прямо сейчас в

голову не приходило ни одного способа, с помощью которого можно было

бы на эту организацию выйти, и поэтому я сказал:

— Не особенно. А в чем дело?

— Завтра четверг. — Напомнила Бьянка так, как будто этот день

недели имел какое-то особенное значение.

— И?..

Я услышал, как она вздохнула, смирившись с тем, что придется опять

говорить о вещах, ей самой казавшихся важными и очевидными.

— Занятия со средней группой.

— Я тут при чем?

— Вообще-то, мы все должны участвовать в обучении малышей, —

заявила она, обиженная отсутствием какого-либо энтузиазма в моем голосе.

— У меня нет педагогического таланта.

— Перестань.

— Нет, я серьезно.

— Дил... я могу рассказать им про Трещины, но кто их покажет, кто

проведет, научит чувствовать, где они начинаются, продемонстрирует, как

найти вход и как выбраться обратно? Я боюсь туда идти одна, а тем более с

кучей детишек. Вит Трещины чувствовать почти не умеет. Марта уехала.

Герр Рихтер... ты сам знаешь, как занят директор. Кто еще? Больше некому.

Старшекурсников нет. Мы и есть сейчас самые старшие. Мы трое.

Мне стало ясно, что отвертеться не удасться. Что было печально, потому что я терпеть не мог обучать детишек из младших классов. Дети, собранные в кучу, периодически будили во мне желание придушить одного

или двух в назидание остальным. К сожалению, этого нельзя было сделать —

Бъянка из смерти пары никчемнышей наверняка бы развела мировую

трагедию, а реакция директора могла стать и вовсе непредсказуемой, учитывая, как он дорожил каждым учеником. В результате возникал

внутренний конфликт — омерзительная штука для людей вроде меня, желающих видеть свой мир — как внешний, так и внутренний — ясным, чистым, простым и целостным.

— Ну хорошо. — Я тяжело вздохнул. — Во сколько?

— В двенадцать. Но приходи пораньше.

— Нет. Ты в своем уме? День — худшее время для хождения по

Трещинам. Тем более в первый раз.

— Да, я знаю, ты любишь бегать по Трещинам ночью, когда их полно и

все они кишат невообразимыми чудищами, но мы ведь хотим чему-то

обучить этих ребят, а не угробить их в соседнем измерении, не так ли? —

Язвительно парировала Бъянка.

— Пойдем вечером. — Предложил я компромисс. — Часов в шесть.

Вечер — тоже хорошее время.

— Поздно...

— Солнце полностью скроется только через три-четыре часа,

трусишка.

Бъянка немного посопела в трубку, а потом сказала:

— Ну как скажешь... — И тут же просительно добавила:

— Но может быть, все-таки чуточку пораньше? Им же ведь нужно

сначала объяснить все...