«Если угодно, Мэрилин никогда не выглядела лучше. С очаровательной наивностью исполняет она свою «милочку»[71], блондинистого пупсика, который без ума от саксофонистов и мужчин в очках. Присущая ей комбинация сексуальной привлекательности и ритма непревзойденна» — таково мнение Хифта из «Вэрайети».
Особенно эффектен здесь «пупсик» — могу себе представить, с каким чувством читали эту рецензию супруги Страсберг, намеревавшиеся превратить свою подопечную во вторую Дузе. И хотя сказать критикам было нечего, в общем, не было и отрицательных оценок.
Куда более аргументированным мне кажется смешанный с восхищением скептицизм европейских критиков.
«У нее крохотная и во всех отношениях проигрышная роль, — писал Жак Дониоль-Валькроз. — Постоянно «оживленная», она не придает сюжету никакого импульса, кроме как в эпизоде с мнимым миллионером. Но в каждой сцене чувствует себя «звездой». И пусть она не достигает здесь вершин «Автобусной остановки» или «Зуда на седьмом году», тем не менее она своим волнующим жизнелюбием, обостренной чувственностью, растерянным взглядом остается несравненной».
«Наконец-то Мэрилин, — вторит ему Адо Киру, — поет как Марлен, ходит как Мэрилин и любит так, как умеет только она, блистая самым цветущим жизнелюбием в истории кино и напоминая нам о Лэнгдоне и Филдсе. А это означает, что она — совершенство».
Интересно, что в Европе отмечают стиль, манеру ее поведения на экране, функцию героини в сюжете, особенности образа, но ничего не говорят о внешности; в Америке, напротив, представляют ее прежде всего по внешности. Пышущая жизнерадостностью любительница выпить, «глупенькая блондинка» (пупсик!) с округлыми формами — такой предстает она перед американцами. Даже Миллер в своей пьесе назвал ее «смазливой пампушкой». Эта новая старая героиня Мэрилин выглядит еще карикатурнее, чем ее Лорелея Ли, или Пола Дебевуаз, или Девушка Сверху, или Элси Мэрина, идеально совпадая как срисункамииз «Плэйбоя», так и с имиджем-кадром на решетке метро из фильма «Зуд на седьмом году». Все то же тесно облегающее платье, подчеркивающее фигуру, вызывающая походка, «непристойный» голос, то шепчущий, то хрипловатый, манеры взрослого ребенка, жизнерадостность, красота и очарование — все то, что безуспешно стремился зачем-то преодолеть в ней Ли Страсберг. Европейских критиков жизнелюбие Мэрилин взволновало; не инфантильность «пупсика» разглядели они в ее Шутэр, а растерянный взгляд, не запойную соблазнительницу миллионеров, но женщину с обостренной чувственностью. За изображением на постере они увидели человека, что, на мой взгляд, так и не удалось их американским коллегам.
На съемках этого фильма обнаружились два любопытных свойства Мэрилин как исполнительницы — они тем более любопытны, что речь идет о непрофессиональной актрисе, не умеющей играть кого бы то ни было, кроме самой себя. Одно из них связано с необходимостьюмотивав игре. Вот как вспоминает об этом Ли Страсберг: «Я помню, как вошла она сюда, вот в эту самую комнату, сильно взволнованная — она только что одобрила сценарий, причем очень увлекательный. И она очень хотела работать с этим режиссером, но никак не могла понять, как ей поверить в основное предлагаемое обстоятельство — от нее требовалось каким-то образом быть очарованной двумя другими девушками, которые, как она подчеркнула, были мужчинами в женских платьях. «Ну и как мне это делать? Как я могу в это поверить? Кроме того, вы же знаете, с обоими я знакома». Джек [Леммон] ей очень нравился, хотя не думаю, чтобы так же хорошо она относилась и к Тони. Но им обоим предстояло выглядеть девушками, а потому, в самом деле, как же ей в это поверить? «Ну, — сказал я, — это не так уж и трудно, ведь в конце концов, Мэрилин, трудность для тебя заключается как раз в том, как установить отношения с другими женщинами, которые тебя ревнуют, завидуют и т. п. Ты входишь в комнату, и мужчины обступают тебя, а женщины держатся поодаль, потому-то у тебя никогда не было подруг. И вот вдруг возникают две женщины, которые ищут твоей дружбы. Ты им нравишься. Впервые в жизни у тебя есть подруги». Помню, как зажглись в этот момент ее глаза — она была искренне признательна. Помню также, что с этих пор фильм для нее стал полностью понятным».
Вот, можно сказать, классический пример работы с непрофессиональным актером, неспособным задаться вопросом: «Что было бы, если бы…» Мэрилин необходима реальная зацепка за жизнь, мотив, который имеет отношение непосредственно к ней. Рассказанное Страсбергом убедительно опровергает всех тех, включая его же самого, кто признает у Мэрилин настоящее актерское дарование. Подобные мотивы, а точнее сказать, подсказки Мэрилин искала всегда. Потому-то она всю жизнь и нуждалась не столько в талантливом режиссере, сколько в режиссере-подсказчике. Для всякого, кто наделен подлинно актерским дарованием, «чтобыкак будто поджечь… довольнокак будтоспичек» (говоря словами Станиславского). Но Мэрилин нуждалась непременно в настоящих спичках.
О другом примечательном свойстве Мэрилин, обнаружившемся на съемках «Некоторые любят погорячее», читаем у Золотова: «Уайлдер всегда заказывал в лаборатории копии и первых, и последних дублей. «Приступая к монтажу, — объяснял он, — я просмотрел начальные дубли. Кэртис на них выглядел хорошо, а Мэрилин слабо. На последних дублях она была волшебной, а он слаб. Думая о фильме, я был вынужден исключить его лучшие дубли и использовать удачные дубли с ней. Конечно, это рассвирепит Кэртиса, но приходится предпочитать именно Монро, даже в ущерб другим актерам, — ведь когда она на экране, зрители именно с нее не сводят глаз».
И вот однажды вечером часть съемочной группы (Монро среди них не было) отсматривала материал по эпизоду на яхте, где Кэртис, развалившись на подушках в каюте, обитой красным деревом, забавно разыгрывал сценку под Кэри Гранта. Он представлял себя как богатого сынка, страдающего от импотенции. Девушки его, дескать, не волнуют. Монро решила вылечить его от этой болезни поцелуями и любовными занятиями. На пятнадцатом поцелуе лечение заканчивается восхитительным результатом.
В темноте кто-то спросил Кэртиса: «Целоваться с Мэрилин тебе, видать, понравилось?» Он громко ответил: «Это все равно что целоваться с Гитлером». Когда зажегся свет, Паула Страсберг плакала. «Как у тебя, Тони, язык повернулся…» — проговорила она. «А ты, Паула, сыграй-ка с ней, и я посмотрю, как ты будешь себя чувствовать».
Эта жалоба Кэртиса напоминает истерики Миллера в той, лондонской записке («Я тебе не слуга!.. Не гожусь!.. Никогда!» и проч.) и звучит совершенно нелепо. В самом деле: актер устал и к последним дублям выглядел слабо. Но это, как говорится, его проблемы. То, как выглядит актер в разных дублях, целиком зависит от его выучки, выносливости и тренажа, так что пенять здесь, наверное, следует не на партнеров, а на самого себя. Кроме того, Мэрилин далеко не единственная, кто в разных фильмах требует многих пересъемок, и если ее многочисленные дубли о чем и свидетельствуют, то лишь о неутомимости в работе, о требовательности к себе, о неуверенности в себе, наконец, об опасениях выглядеть не Мэрилин Монро. Но не только это. Так как по некоторым эпизодам количество дублей доходило до пятидесяти(!) и к последнему дублю Мэрилин, если верить Уайлдеру, «была волшебной», то есть достигала максимума, стало быть, амплитуда настроения и рабочего состояния Мэрилин колебалась куда в более широких пределах, нежели у ее партнеров, и многие ее «капризы» тем и объяснялись, что она обретала рабочее состояние как раз тогда, когда остальные выдыхались, и не понимала, почему так происходит. Что же до выходки Кэртиса… Право, не все отличные актеры суть столь же отличные люди.
По-видимому, ни об одной другой актрисе не говорилось такого количества гадостей, как о Мэрилин. Или остальные были ангелами? История голливудских скандалов показывает, что это далеко не так. Между тем ни коллеги-актеры, ни режиссеры (что же спрашивать с журналистов?) не считали нужным стеснять себя в словах или выражениях. И выпады эти почти всегда оставались без ответа. В чем тут дело? Может быть, в незлобивом характере и все в той же неуверенности в себе? Мне известен только один случай, когда, по просьбе Мэрилин, Артур Миллер потребовал извинений от того же Билли Уайлдера, который в одном из интервью сделал заявление, вошедшее в историю. По окончании съемок «Некоторые любят погорячее» его спросили, не хочет ли он снять еще один фильм с Мэрилин Монро. Он ответил: «Я обсуждал эту возможность с терапевтом и с психиатром, и оба сказали мне, что я слишком стар и богат, чтобы пройти через это еще раз». Но ведь в начале съемок тот же Уайлдер, безусловно многому Мэрилин научивший (во всяком случае, не меньшему, чем Ли Страсберг), отзывался о ней совсем в другом тоне: «У нее поразительное чутье на смешное и манеры Джуди Холлидэй; говорить об этом можно бесконечно. У нее особое внутреннее чувство того, что заиграет, заработает, а что — нет. Когда был отснят материал первого съемочного дня, она позвонила мне: ей не понравилась ее начальная сцена. Поговорив с ней, я встретился с Даймондом, и мы согласились, что сцена и в самом деле не слишком удачна. Собственно, Мэрилин первая наткнулась на идею как-то использовать гавайскую гитару. Поэтому мы сочинили для нее новую начальную сцену, ее первое появление, когда она идет к своему вагону сквозь струю пара. Здесь она была абсолютно права».
