Но как же все-таки писать о Мэрилин? Все эти разговоры кончаются обычно ничем, как только дело доходит до конкретного человека. Вот он, конкретный человек — Мэрилин. Не глава правительства, не министр, не энтузиаст массовых занятий гимнастикой, как оказывается, даже не актриса. Кроме красоты (как известно, величины относительной) да некоторых необыкновенных жизненных обстоятельств (сегодня способных лишь заставить пожать плечами), у бедняжки Мэрилин, кажется, нет ничего, что можно было бы предъявить Истории в качестве счета, билета в рай. Тогда, спрашивается, зачем, во имя чего вызывать из тьмы небытия призрак женщины, о которой в наш практический век и сказать-то вроде нечего, кроме бессмертной сентенции: «Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своей красотой — и более ничего»?

Да, если исключить не очень содержательные роли в не очень содержательных фильмах (числом в тридцать), кажется, и действительно «более ничего». Что ж, право, делать? У каждого своя судьба. Не придумывать же за нее подвиги на государственной или иной ниве! Некоторые, кстати, так и поступают помимо профессии придумывают себе общественные занятия — кто публично занимается производственной гимнастикой, кто покровительствует животным, кто — индейцам. И еще неизвестно, что останется от подобной деятельности спустя десятилетия — к примеру, роли, сыгранные в кино, или физические упражнения под музыку.

Что же до моей героини, то и сегодня, спустя тридцать лет после гибели, красавица Мэрилин отнюдь не забыта: ее изображения опять на календарях, на журнальных полосах, на аукционах, на фотовыставках, на обложках новых книг — она вновь «чарует всех нас своей красотой»! Но главное — ее фильмы на экранах, на видеокассетах. Те самые не очень содержательные фильмы, в которых ей пришлось играть не очень содержательные роли. Вот об этой загадке писать, наверное, и придется.

Красота Мэрилин вызывает в памяти фразу из одного письма XVIII столетия, где автор делится впечатлениями о ее литературной предшественнице и двойнице — Манон Леско: «Девушка была до того хороша, что могла бы восстановить в мире язычество». По мне, в этой фразе важна не только красота Манон, но и то, а быть может, даже и прежде всего то, что и создатель Манон, аббат Прево, и его критик, автор письма, явно не против «восстановить в мире язычество», во всяком случае, такое, какое позволило бы им (да и всем нам) в полной мере оценить красоту девушек, подобных Манон и Мэрилин. Напомню еще, что чеховский доктор Астров, произнесший ту самую сентенцию о красавице, которая только и делает, что ест, спит, гуляет и чарует, был совсем не против воздать ее красоте должное, и, право, не его вина, что у него ничего не получилось! Если есть желание, перечтите «Дядю Ваню», а что до меня, то я намерен далее доказать, что женская красота не только приятна, но и полезна, ибо не знаю уж, спасет ли она мир, но судить о нравах тех, кто ею пользуется к собственной выгоде, безусловно, позволит.

Теперь два слова о светских безумствах. Это раньше их так называли, например в прошлом столетии. Сегодня это попросту скандалы на всевозможных светских приемах, суаре, раутах, вечеринках с коктейлями, кинофестивалях, «Проках», конкурсах красоты и прочих мероприятиях, куда съезжается элита. Говорю об этом, потому что имя Мэрилин практически от всего этого неотделимо. Так вот эти нынешние скандалы (прежние безумства) теперь принято включать в популярную, или массовую, культуру — понятие, обретшее у нас необыкновенно изысканные термины, напоминающие шаманские заклинания: поп-культ, масс-культ. Понятие это среди прочего включает в себя частную жизнь, превратившуюся в общественное достояние, существование за прозрачной стеной, вопреки замятинской фантазии, не теряющей своей прозрачности даже в самые интимные моменты; кухонные и коридорные конфликты, транслированные по радио и телевидению, размноженные в миллионах экземпляров газет и журналов, доставленные в каждую семью по подписке, чрезвычайно зрелищные и драматичные. Это не те безумства, которыми, как в двадцатые годы, можно было бы кого-нибудь шокировать («эпатировать») — кого-то, якобы стремящегося к скромной и укромной жизни. Все это давно в прошлом. Сегодняшнему потребителю, на которого все и рассчитывается, стыдно за свою скромность и неизвестность. Его культура суть жизнь на площади, у всех на виду. Это — приобщение масс к миру «избранных», приобщение «избранных» к вкусам «толпы».

Итак, о чем же предстоит говорить? О вкусах и привычках знаменитого когда-то бейсболиста. Об интимных подробностях в его отношениях с женой — с Мэрилин. Об обстоятельствах их помолвки, свадьбы, первой брачной ночи, затем о семейных скандалах, ссорах, рукоприкладстве, наконец о бракоразводном процессе. Потом еще раз о том же самом, но уже в отношении знаменитого драматурга. Вот, стало быть, каковы темы моего дальнейшего повествования! Спрашивается, а где же здесь искусство?

В традиционном смысле его, конечно, тут немного… Прямо сказать, даже и совсем нет. Но — положа руку на сердце — кино и искусство-то нетрадиционное! Как-то забылось, провалилось в дискуссионную трещину то немаловажное обстоятельство, что кинематограф никак, ни при каких условиях не может быть причтен к «изящным искусствам». И это — тоже его специфика! Не только опыты со временем и пространством, с горизонтальным и вертикальным монтажом, динамическими квадратами, типами синхронизации, «монтажом аттракционов», дистанционным монтажом и проч. и проч.! Нет, но еще и специфическая аура исполнителя. Это только проклятое племя киноведов вспоминает о фильме по фамилии поставившего его режиссера — потребитель запоминает актера, и он прав. Ибо в актере — основная человеческая идея, вложенная в фильм, каким бы пустым, бесцветным и бесталанным этот фильм ни казался. Фильм (а с ним и весь кинематограф) суть медиум межчеловеческого общения, контакта между обычным, конкретным человеком и его инвариантом, моделью, образцом, типом. Обнаружив, что созданный промышленным путем, на заводе (киностудии), фильм — это не только произведение искусства (когда он — произведение искусства), но и товар, требующий рекламы и подчиняющийся законам спроса и предложения, мы забыли о контактности кино, об общении зрителя с экраном, о возникновении ЗАЭКРАНА (как Зазеркалья), где экранный образ сливается с конкретным человеком. Возникает человек-легенда, человек-миф. Его нет, этого человека, он — продукт воображения, но не частного, не индивидуального, а коллективного. Коллективного сознательного. Как и любой миф, такой человек — тоже миф, выдумка, но выдумка во плоти. Именно так возник миф о Супермэне (потом — о Батмэне), Джеймсе Бонде, Рэмбо. Из этого ряда — и Мэрилин. Она — миф, выдумка, фантазия; как таковой ее не существовало — у нее другое имя и другая фамилия (впрочем, какова ее настоящая фамилия, даже сейчас не ясно). Но она — и миф, легенда, былина. Она — воплощение коллективной грёзы, ибо коллективное греженье — тоже своего рода акт народного (массового) творчества, особого вида фольклор.

Не забыть еще и загадочную смерть. Это уж и вовсе детектив, достойный пера Хэммета и Чэндлера, катастрофа если и уступающая гибели Джона Фицджералда Кеннеди, то разве лишь значительностью жертвы, но никак не масштабом, не количеством втянутых в нее людей. Тут есть все, что требуется для настоящего политического детектива: сокрытие фактов, смерть одних свидетелей, давление на других, подкуп третьих, кража и подделка документов, уничтожение и выкуп улик, анонимные осведомители, подслушивание разговоров и т. д. и т. п. И это тоже — часть легенды Мэрилин, ее мифа, мифа о ней. А стало быть, имеет самое непосредственное отношение к кинематографу, к искусству экрана, которое никак нельзя назвать изящным.

Красота, судя по всему, была для Монро семейным проклятием: по крайней мере красивым женщинам трех поколений этого семейства она испортила жизнь, сделав их заложницами каждого следующего мужчины в их жизни и нарушая и без того непрочное душевное равновесие, переходившее, точно по наследству, из поколения в поколение. Так уж сложилось, что красавицы Монро все как одна страдали неврозами, причем некоторые в самой тяжелой и мучительной форме, и вполне естественно, что это приводило их к неизбежной жизненной катастрофе.