— Девять… Нет, Шишок, не может у юной девушки быть сын девяти лет…

— Да ладно врать‑то! А то я не знаю, сколь тебе лет: тридцать восемь, и ещё четыре месяца сверху. Что ж, не помню я, что ль, когда ты родилась?! Десять лет после войны ждали в семье ребёночка, и дождались… Когда Василиса Гордеевна заснёт ночью возле зыбки‑то, так я тебя караулил. И днём иной раз нянькался, когда хозяева из дома выйдут, мохнатой лапой щекотал, хохочешь, бывало, ажно заливаешься…

— Ладно, ладно, Шишок… Это всё прошло, не вороши. Я… много раз начинала жизнь заново, кажется, в этот раз наконец‑то удачно. Всё, что было в прошлом, я забыла. Всё, всё, Шишок, забыла. У меня нет прошлого. Мне восемнадцать, могу паспорт показать. Жалею только, что имя, отчество и фамилию не сменила заодно с возрастом… А то бы шиш вы меня нашли! Но знаешь ведь, как я тятеньку любила… Валентина Серафимовна Житная — его отчество‑то да фамилия у меня. Это мать съела батю, ушёл в могилу раньше времени. Поедом[83] ела. А как отец умер, за меня принялась…

— Ой, Валентина, не то ты говоришь… Жена да муж — змея да уж… Разве ж я не знаю, как оно было…

— Да что ты знаешь! Редко когда высунешь нос из своего подполья. Ты не знаешь, какая она… Слова поперёк не скажи… То не делай, туда не ходи… И на всё её воля. Ну что я ей сделала?! Ну за что она меня прокляла?! — Валентина залилась слезами, спрятав лицо в ладонях, а когда отвела руки, в зеркале отразилось лицо в разводах краски, так что глухня Соня, схватившись за голову, принялась стирать подтёки, одновременно грозя Шишку пальцем.

— Все, все так поступают, ни одна женщина без этого не обошлась!.. — кричала Валентина. — Ну что мне, кучу детей надо было плодить не поймёшь от кого?.. И сидеть, как она, на печке, на 3–й Земледельческой улице?.. Может, за Кольку Лабоду, одноклассничка, замуж идти? За алкаша? Ну за кого мне там было замуж выходить?

— Конечно, надо было пытаться женатого от живой жены увести… А после остаться на бобах — без мужа да с пузом… Да бегом к тётеньке, где по деревням можно подходящую бабушку найти, чтоб чикнула ребёночка‑то…

— Всё, Шишок, ничего не хочу слышать! Я всё забыла! Хотя тётенька‑то, в отличие от матушки, всегда ко мне добра была! Знала, что мне нужно! Предрекала большое будущее! Вот кто прав‑то оказался… А не мать–вещунья! Только и знала, что каркала! Всё, всё — ничего не помню, прошлого нет! Мне — всего восемнадцать. Слишком дорогую цену, Шишок, я заплатила, чтоб отказаться от своей судьбы. Возврата нет. Да и проклята я — нет мне пути в родной дом. Мне сейчас корону дадут, стану я «Красой России» — потом, глядишь, «Мисс мира», и настанет для меня совсем другая жизнь…

— Да ведь не сразу прокляла тебя Василиса Гордеевна‑то, не в восемнадцать же лет!.. Сколько ты после‑то наворотила! Не одного ведь ребёночка‑то чикнула…

— Замолчи! — заорала она, зеркальное лицо её исказилось и стало ужасным.

Ваня сжался на тахте. Гребень Перкуна наливался алой кровью. И тут из‑за ширмы, перегородившей комнату, выбежала девушка под номером 1 — Солохина, метнулась в дверь и из коридора уже закричала:

— Я всё слышала! Ну, старая кошёлка, погоди!

Валентина застыла в зеркале с искажённым лицом, Шишок чесал в голове, петух кудахтал, а глухня Соня опять трясла платьем царевны, дескать, наряжаться пора. Валентина обернулась к Шишку и закричала, брызгая слюной:

— Это всё ты! Это всё из‑за тебя! Это всё вы виноваты!

А в дверь уже вваливалась толпа пронумерованных девушек с криками:

— Гримёрка ей отдельная…

— Визажистка персональная…

— Спонсор — Ворон Воронович…

— А сама‑то… Старая карга!

Валентина поднялась с кресла и так поглядела на девиц, что их как ветром сдуло, повизгивали где‑то далеко в коридоре.

— Вот и видать теперь, чья ты дочь… — сказал Шишок. — Василиса‑то Гордеевна тоже бы не спустила кобылам… — и потихоньку спросил у Вани, кто такой спонсор. Ваня объяснил, как понимал.

— Ворон Воронович? — спрашивал тем временем петух. — Спонсор — птица?

— Да, очень важная птица. Нефтяной магнат, — устало сказала Валентина. Она сидела с опущенной головой и в зеркало больше не глядела.

— Вот, учись, Перкун, — произнёс насмешливо Шишок, — простой ворон, а вишь, как высоко взлетел… Подземные недра к лапам прибрал…

— Я бы сказал, глубоко заполз, — уточнил петух. — Не птица, а какой‑то крот…

— Это же надо! — продолжал Шишок. — Чёрную кровь из земли сосёт — и красавиц спонсирует…

— Виктор Викторович его зовут, — поднялась со своего места Валентина. — А фамилия — Воронений. Это мы его Вороном Вороновичем окрестили. А вот, кажется, и он… Что ж, видать, это конец…

Действительно, дверь с треском распахнулась — и прибыл Ворон Воронович собственной персоной. Он оказался маленьким, упитанным и чернявым, как и положено ворону, но с залысинами. Между чёрными глазками торчит внушительный вороний клюв.

За Вороном возвышались двое из ларца, одинаковых с лица, явно не знавших, куда девать пустые руки. Просовывались в дверь вновь осмелевшие нумерантки. Как пробка, выскочил откуда‑то конферансье. И — лезла вперед Солохина: «Пропустите, да пропустите же!» Протиснулась — и, победоносная, стала рядом с магнатом. Ворон Воронович оказался Солохиной до подмышек.

— Так, Житная, значит, паспорт подделала? — спросил Ворон, глядя без всякого выражения близко посаженными глазками. — Возраст изменила… Условия конкурса ты знаешь!.. Сколько лет должно быть участнице, крайний возраст?

Валентина не отвечала.

— Не слышу! — подставил он ладонь с растопыренными пальцами к уху.

Валентина не отвечала.

— Двадцать пять! — ответил тогда Ворон. — А тебе, выходит… тридцать восемь!.. Знаешь, что тебе за это будет?..

Валентина не отвечала.

— Сколько я в тебя вложил, Житная! Расплачиваться придётся! Ох, как тебе придётся расплачиваться, Житная! Какого хрена с балалайкой вышла на конкурс костюмов? Всё самодеятельностью занимаешься… Кто тебя просил частушки петь? Ты в хор имени Пятницкого поступаешь или королевой красоты хочешь стать? Какого хрена туфли скинула? Всё по–своему! Говорил, волосы покрасить, блондинки «Мисс мира» не становятся, другая сейчас тенденция, нет, останусь со своими волосами — опять по–своему! Всё куражилась, дурака из меня делала! А сама…

Солохина, скрестив руки на груди, усмехнулась:

— А сама — старуха!

Валентина подняла опущенные глаза, подошла к Ворону и, сверху вниз глядя, спросила:

— Витя, мне можно дать сороковник?

Солохина закричала:

— Пластическую операцию сделала!

А девушки, толпившиеся в дверях, её поддержали:

— Осмотреть её надо…

— Шрамы‑то не скроешь…

— На висках…

— Нет, за ушами, за ушами…

Валентина демонстративно задрала золотые волосы и стала поворачиваться то одним ухом, то другим:

— Нате, глядите!

Поглядели, некоторые даже стали щупать — в том числе любопытный конферансье, — но никаких шрамов не оказалось. Кожа везде гладкая, шёлковая.

Тут Шишок поднялся с тахты и, встав между Валентиной и магнатом, спросил:

— Эй, Ворон, а как же ты всё‑таки подземную Россию прикарманил? Какая сволочь тебе поспособствовала?

Двое из ларца за спиной магната напряглись. Но Ворон Воронович смотрел поверх Шишка, продолжая говорить с Валентиной:

— Солохина утверждает, что своими ушами слышала твои признания о подделке паспорта…

Шишок скроил обиженную мину, повернулся к Ване с Перкуном и спросил:

— Может, я уже невидимый? Хозяин, ты меня видишь?

Ваня нетерпеливо кивнул.

— Дура она, ничего не поняла, — сказала Валентина Ворону, и тихо домовику: — Сядь, Шишок, я сама…

Шишок сел.

— Я, я — дура?! — кричала Солохина.

Валентина продолжала вещать Ворону:

— Я говорила о потере паспорта, дескать, новый пришлось справлять, и жалела, что имя прежнее оставила, знаешь ведь, не нравится мне оно…