Шишок подскочил к Ване и, пристроив голову на его плече, обмочил слезами всю рубашку — даже до тела достало. Ваня смотрел на Василису Гордеевну, стоявшую на одной ноге, спрашивал её глазами: что делать‑то? Как его утешать? Бабушка, не сдвинувшись с места, ткнула Шишка своей клюкой в бок:
— Ну хватит, хватит сырость разводить, ровно маленький. Самому уж годков‑то… не буду говорить сколько, чтоб робёнка не пугать. Мы ведь не просто так тебя звали — а по делу. Вот и пошли побалакаем.
Слёзы у Шишка мгновенно высохли — и следов не осталось. Он небрежно оттолкнул Ваню и, подхватив свою балалайку, отправился следом за бабушкой.
Вновь все расселись вокруг стола — ещё самовар не успел остыть. Шишок протянул руку за чашкой — и Ваня углядел, что и ладони у него слегка шерстистые… не такие, конечно, как подошвы, а покрыты вроде как двухдневной щетиной. Ваню опять передёрнуло. А Василиса Гордеевна между тем говорила:
— Беда ведь у нас, Шишок, большая беда — сносить нас хотят. Дескать, дадим квартиру в девятом этаже…
— Вона как! — удивился Шишок. — Изба‑то ведь не гнилая ещё, со всех сторон целая, и с исподу, я могу подписку дать… Крепкая изба.
— Им всё равно — крепкая, нет ли, у них свои планы, а на наши планы им наплевать, — вздохнула бабушка.
— А печка там есть — в девятом этаже?
— Кака тебе печка! Батарея там, паровое отопление.
— Паровое! Да они с ума там, что ль, посходили! Кто ж в пару‑то будет жить?! Один банник разве уживётся… Не, я день–деньской париться не согласный!
— Да кто ж согласный! Был у меня, робяты, — бабушка тут и на Ваню глянула мельком, и опять к одному Шишку стала обращаться, — мел… Да пропал, не нашла я его…
Так вот она что искала — мел!.. Ваня был страшно разочарован, но решил включиться в разговор:
— Так давай, бабаня, я сбегаю, куплю в магазине аль в школе подтибрю, там этого мела в каждом классе, — знаешь, сколько! Я мигом! — Ваня даже с места вскочил, — так уж желал угодить.
— Сядь! — стукнула об пол клюкой Василиса Гордеевна. — И не встревай, когда старшие разговаривают. — Помолчав, добавила: — Это ты для Шишка хозяин, а для меня пока что так: ни в городе Иван, ни в селе Селифан.
Ваня покраснел и сел на место.
— Мел‑то не простой — невидимый мел… — Василиса Гордеевна опять глянула на Ваню, у которого глаза разгорелись, и объяснила: — Снаружи‑то мел как мел, а пишет невидимо. Всё, что им очертишь — с глаз пропадает. Вот думаю я, надо нам очертить круг вокруг избы, ну и вокруг двора тоже, огорода, чтоб никто к нам не подкопался. Ведь через круг этот не пройдёшь, не перескочишь — стена, одним словом. Избу не видать будет — и они от нас отвяжутся. Как думать, Шишок?
Шишок, опять закинув ногу на ногу, наморщил лоб, покивал и сказал:
— Мысль хорошая! Я бы даже сказал, гениальная мысль! Круговая оборона, значит! Мы им покажем, планистам этим, не достанут они нас, нате–ко выкусьте! — Шишок показал через плечо — неведомо кому — кукиш.
— Одно нехорошо — отдала я этот мел!
Шишок так и подскочил:
— Как? Кому? Вот бабы, они и есть бабы, хозяин… Даже самые умные. Ничего доверять нельзя. Разве ж можно такую вещь давать кому попало.
— Не кому попало — сестре, Анфисе, отдала. С возвратом. Только не воротила она мне мел‑то. Как думать — что теперь делать?
Шишок даже глаза вытаращил:
— Как что делать?! К ней бежать, к Анфиске…
— Нога у меня, Шишок, сломанная. А Ваня‑то мал ещё один ходить. Так прямо и не знаю — кого послать?!.
— Дак… — Шишок, хотевший что‑то сказать, замер на полуслове. — А–а–а… Так вот ты зачем меня звала! Хитра баба… Ох, хитра, хозяин, бабушка твоя…
— Да знаю, Шишок, знаю, миленький, что это тебе нож по сердцу — из избы уходить. И не война ведь сейчас. Да и как дому без домовика?!. Не знаю, как и выстоим тут без тебя. Как бы не сгореть!..
— Типун те на язык… — сказал машинально Шишок, долгонько молчал, потом затряс головой так, что из неё насекомые посыпались: — Э–эх, была не была! — поднялся, рубанул рукой воздух, стукнул шерстистой ногой об пол: — Где наша не пропадала! Хорошо, Василиса, будь по–твоему, пойду с хозяином!
— Ох, Шишок, дай я тя расцелую! — Василиса Гордеевна поднялась и, нагнувшись, троекратно расцеловала зардевшегося Шишка. — На тебя вся надежда, ты уж пригляди там за хозяином.
— Какой разговор! — Шишок повернулся к Ване и, хлопнув его по плечу, воскликнул: — Ну что, хозяин, вместе, значит?!
— Вместе! — кивнул Ваня. Он наконец пообвыкся и мог прямо смотреть в глаза человеку (или не человеку?) с его лицом, а то всё смотрел куда‑то мимо. Как вдруг видит: в окошке сверху вниз промелькнуло что‑то огненное. А через минуту раздался лёгкий стук в дверь — будто острым когтем постучали.
— Кого это ещё нечистый несёт? — проворчала Василиса Гордеевна и кивнула Ване, открой, дескать.
— Чистый, чистый это несёт. Самый что ни на есть чистый… — соскочил со своего места Шишок и, опережая Ваню, мягко помчался в прихожую.
Дверь распахнулась — и порог перешагнул громаднейший петух, ростом как раз с Шишка, то есть Ване по плечо… И был он настоящий красавец — грудь колесом, в огненном оперении, с разноцветным хвостом. Каких только перьев не наблюдалось в этом изогнутом хвосте: чёрно–зелёные, бронзовые, лимонные, огненно–рыжие — и все жарко–блестящие. Гребень и бородка были багровыми, а шпоры — как финские ножи. Ваня попятился назад. Петух вышагивал гордо, лапы поднимал высокуще, ровно солдат при смене караула у кремлёвской стены. Шишок семенил сзади, Ваня продолжал пятиться. Таким макаром и прибыли к Василисе Гордеевне на кухню. Ваня допятился до бабушки и спрятался за неё. Всё‑таки чутьё ему подсказывало — что это какой‑то не нормальный петух.
— Это ещё кто такой?! — воскликнула Василиса Гордеевна. — Вроде я такого не звала.
— Это я, я, я позвал, — выскочил вперед Шишок. — Для количества. Единственно только для количества. Двойка — плохая цифра, вдвоём ходить — депо загубить. А три — само наилучшее число. Втроём пойдём.
Петух, поворачиваясь горбоносым профилем, поочередно оглядел всех сначала одним разбойничьим глазом, потом другим, склонил голову набок и вдруг просипел:
— Здравия желаю, господа хорошие!
Ваня вскрикнул и так и подпрыгнул чуть не до потолка! Бабушка пребольно ткнула его острым локтем в живот:
— Чего ты орёшь?
— Не умеет вести себя в приличном обществе, — сипел петух, косясь на накрытый стол и занимая Ванино место на табуретке. Ваня никак не мог прийти в себя, он, конечно, понимал одно время речь живых существ, но тогда он был в шкуре животного, и говорила живность присущими ей звуками, но этот… Этот прямо говорил русским языком, Ваня даже видел, как у него язычок в горле трепещет, выталкивая наружу человеческие слова.
— Так он же говорит! — прошептал Ваня бабушке на ухо.
— В приличном обществе не шепчутся! — опять одёрнула его птица.
— Ну и что, что говорит? — пожала плечами Василиса Гордеевна. — Тебе‑то чего?
— Так он же петух!
— Конечно, петух — живая тварь. А телевизор твой — сундук сундуком, а лясы точит… — При этих словах, Ване показалось, бабушка переглянулась с Шишком, который хихикнул в ладошку. Вспомнив про конфуз с телевизором, Ваня решил замолчать — пускай делают что хотят.
— Здороваться не здороваются, к столу не приглашают! — воскликнул петух. — Имени–отчества не спрашивают! Куда я попал!
Шишок, с удовольствием наблюдавший за фурором, который произвело появление петуха, сказал:
— Этого болтуна Перкуном звать, если коротко — Перо.
Петух тут же вскочил, поклонился, отведя одну лапу так далеко назад, что чуть не свалился, но удержался, и, подскочив к Василисе Гордеевне, схватил этой‑то жилистой лапой её руку, поднёс к клюву и слегка приложился.
— А вы, как мне известно, — Василиса Гордеевна, очень–очень рад, просто счастлив нашему знакомству! Я так долго ждал этой встречи, вы не представляете!
Бабушка выдернула руку и потрясла ею — видимо, петух все‑таки ощутительно клюнул её. Перкун же, повернув боком голову, в упор поглядел на Ваню одним глазом — так долго глядел, что Ваня вынужден был отвести взгляд. Наконец петух открыл клюв, хотел что‑то произнести, но не смог — в горле у него заклекотало, он захлопал крыльями, угодив одним Ване по лицу (и немудрено, размах крыльев был от стены до стены), и испустил такое громкое «кука–ре–ку!», что стёкла в окнах задребезжали и все присутствующие едва не оглохли. Откукарекавшись, петух помахал перед клювом лапой и пробормотал:
