– Постой! – перебила ее Маруся. – Ты пришла мне о своем блуде рассказывать или платье шить?
Библиотекарша насупилась, и Маруся вдруг подумала, что теперь завистливая и в общем-то несчастная Татьянка станет опасным человеком, потому что может подговорить Поперека на любую глупость. Напряглась… Вспомнила, как сама Лешку Попереком обзывала. Напряглась еще больше и вдруг тихо сказала:
– Стерва! Пошла вон! Не буду тебе шить!
Татьянка не угрожала, как думала Маруся, не разревелась, только покраснела как свекла, схватила ткань и выскочила из дома. А Маруся села – и ну мысли ворошить. Надолго задумалась. Юрчика из детского садика забрала, к Орысе заглянула, пошла с сыном в новый дом, мужу борща наварила, перестирала все, что грязного нашла, а мысли все где-то бродят.
Лешка домой вернулся. Присела рядом с ним.
– Знаешь, Леша, – ему уверенно. – Вот подсказывает мне сердце, что недолго Попереку по Ракитному шастать.
– Твои бы слова да Богу в уши, – горько ответил Лешка.
– У вас, коммунистов, свой бог, – сказала, мужу тарелку с горячим борщом пододвинула. – Ешь и не пей мне. Вот завтра, например, тебя в район вызовут, спросят, готов ли хозяйство возглавить, а ты что? Вон синяки под глазами, изо рта – как из той бутылки. – Умолкла. – Ешь. А я к маме пойду. Дело у меня есть.
– Хорошо, – сразу согласился, потому что так Маруся сказала, словно знала что-то спасительное и важное.
Маруся в старую хату пришла уже по темному. Юрчика спать уложила, Орысе лекарство дала, окно открыла и присела к столу. Листок из школьной тетради вырвала, шариковую ручку на газете расписала. Задумалась. Стоит ли писать? Лешку вспомнила… Степку… Да что там сомневаться – писать! Прочь из Ракитного эту заразу! И подстилку свою библиотечную пусть с собой прихватит. Над листком склонилась.
«Первому секретарю районного
комитета Коммунистической партии.
Возмущенные ракитнянцы обращают внимание районного комитета партии на то, что председатель местного колхоза Поперек Николай Николаевич ведет аморальный образ жизни, который не отвечает высокому званию коммуниста и руководителя, завел себе любовницу Татьяну Барбуляк, работницу ракитнянской библиотеки, где вместе с ней устраивает оргии и всяческие безобразия в рабочее время.
Ракитнянцы»
Перечитала. Листок сложила – в конверт. Заклеила. Конверт подписала. В карман положила и стала у окна.
– Давай уже, Степа. Иди. Ты мне сегодня особенно нужен.
Немец объявился аж после полуночи. Положил конфету на подоконник.
– Какая-то ты сегодня грустная, Маруся.
Из окна наклонилась, намысто Степку по щеке ударило.
– Прости меня, Степа… Недоброе я дело сделала, когда тебе горбоносую сосватала.
– Пустое, – пожал плечами. – Я ее не замечаю, а теперь и она от меня отстала.
– Нет, Степа, не пустое. Паскуда она. Берегись ее.
– Говорю, пустое, Маруся, значит, пустое. Отчего это ты о ней вспомнила?
Рассмеялась.
– Не обращай внимания. Пустое…
– Так мне?.. – уже к окну было пошел.
Маруся остановила, конверт дала.
– Очень прошу, Степа. Отнеси письмо в почтовый ящик около конторы. Да так, чтобы никто не заметил. Слышишь?
– А что за письмо?
– Очень важное. Очень… – говорит. – И сразу вбрось. Обещаешь?
– Пойду? – на Марусю глянул. – Ты ж окно надолго не закрывай…
– Поторопись…
Прошел день, второй, неделя, а в Ракитном ничего не происходило. Не понаехали районные партийцы с проверками, не напечатали в районной газете фельетон про гнусные поступки коммуниста Поперека. Тихо. Маруся от напряженного ожидания даже испортила платье подружке Лене, жене Кости-баяниста.
– Переделаю! – пообещала и все выглядывала на улицу: не едет ли незнакомая машина с чужими людьми. Но вместо чужих людей через неделю к Марусе ворвалась разъяренная Татьянка.
– Чего тебе?! – грубо спросила Маруся. – Сказала уже – шить не буду.
– Да сдалось мне твое шитье! – зашипела Татьянка и помахала перед Марусиным носом тем самым письмом, которое Маруся так старательно писала неделю назад.
– Что это? Твой Поперек заставляет тебя конспектировать все, что с тобой вытворяет? – нахмурилась.
– Ты писала? Ты? Ты? – тряслась Татьянка.
– Дай почитать, тогда и скажу! – отрезала Маруся.
– Не придуривайся! Ты про меня с Попереком в район написала! Ты! Знаю! Потому что завидуешь мне так, что аж колотит тебя. Завидуешь! Завидуешь! А не знала, глупая твоя голова, что у моего Поперека в районе друзей полно. И секретарша… Письмо не зарегистрировала, а скорее ему отдала. Ясно тебе?!
– О! Так он еще и с секретаршей районной спит?! – Маруся уже не могла сдерживать гнев.
– А то ты не знаешь, как это делается?! Сама со старым Старостенко спала и все ему на ухо свои капризы нашептывала. Это ты, гадюка, его заставила, чтоб он меня с этим немцем драным поженил! Ты! Ты, гадюка… А я б могла за Поперека выйти или еще за кого из начальства! А ты…
Маруся размахнулась да ка-ак врежет библиотекарше по щеке. Та и рухнула. Об стул головой ударилась, сидит на полу и аж воет от ненависти. Маруся ее за шкирку схватила:
– Ты хоть светлую память Матвея Ивановича не тревожь, сволочь! И по себе всех не равняй! – умолкла, библиотекаршу тряхнула. – А письмо такое каждый написать мог. Сама языком по селу понесла. Я у тебя не допытывалась. Да и окна в библиотеке – полметра от земли. К ним разве что младенец не дотянется.
Библиотекарша зыркнула на Марусю испуганно.
– Господи, как же я не подумала… Что ж делать?
А Маруся – дальше. И аж дрожит.
– Верно, уже все Ракитное над твоими с Попереком подвигами смеется. Вот, нужно к клубу сходить, а то все шью и шью, никаких новостей не знаю. А около клуба люди отчего-то вторую неделю перешептываются и так хохочут, что аж в моей хате слышно. Нужно сходить.
Библиотекарша побелела и всхлипнула.
– Маруся! Мы ж подругами когда-то были! Маруся! Что делать?!
– Пусть твой Поперек чешет из Ракитного, пока его, как очень перспективного, куда-нибудь на Дальний Восток не отправили.
– Скажешь тоже! Он же себе не хозяин. Куда поставили, там и должен… – Заплакала. – Маруся! Он меня живьем съест. Клялась, что никому не скажу, а теперь он думает, что я…
– А ты ему про окна скажи, – приказала Маруся. – Пусть сам в них заглянет, когда будет у библиотеки крутиться. Потому что районная секретарша письмо перехватила, а люди тем временем, верно, уже десять новых написали. – Плюнула. – Тьфу, мерзость! Чтоб вам…
Указала библиотекарше на дверь:
– Сама увидишь – не уедет твой Поперек из Ракитного, тебе же хуже будет.
Татьяна испарилась, а Маруся так расстроилась, что аж пальцы иголкой исколола: и что теперь делать?
Не сдалась. Полгода писала в район, и в начале семьдесят седьмого Поперек таки исчез из Ракитного за день, словно и не было его тут никогда. Библиотекаршу с собой не позвал.
– Производственные шлюхи остаются на месте производства в наследство новому руководству, – сказал Татьянке без церемоний во время последнего полового акта.
Библиотекарша застыла в тяжкой женской скорби, потому что – куда ни кинь – никому не нужна. Могла бы к мужу прислониться, так за два года под Попереком так привыкла пренебрегать им да насмехаться, что теперь и подступиться боялась.
Через месяц после отъезда Поперека библиотекарше стало не до скорби. Такой страх охватил, хоть в петлю: Поперек, уехав из Ракитного, оставил свое семя. В библиотекарше.
– Аборт?! – испугалась старая учительница Нина Ивановна. – Ни за что, дочка! – И добавила торжественно: – Будем рожать, – словно ее саму девять месяцев будет выворачивать от токсикоза и выкручивать от боли во время родов.
– А Степке как сказать? – ляпнула Татьянка.