Я просидел за столом до рассвета и увидел висящего на входе в сельсовет Альманиса, лишь когда вышел на улицу.

— Все прошло гладко? Никто не ушел? — спросил я у дремавшего на крыльце Рудакова.

— Ушел? — усмехнулся он. — Пойдем, покажу кое-что.

Рудаков привел меня к сараю, в котором мои бойцы ожидали смены караула. В сарае на земляном полу лежало несколько тел. Я подошел ближе и увидел, что это обнаженные женщины, связанные колючей проволокой. Все они без исключения были в кровоподтеках, с отрезанными грудями; у одной все тело было исколото вилами и размозжена голова: полусодранный и пропитанный свернувшейся кровью длинноволосый скальп напоминал грязную половую тряпку. Другая была зверски избита, а из влагалища торчало древко лопаты.

Ненависть превращает человека в самого жуткого зверя. И какое дело до мотивов ненависти, если видишь ее чудовищные последствия?

— Они расстреляли всех детей и стариков, а молодых женщин… — хрипло сказал Рудаков, дергая кадыком. — Короче, ребята увидели это и… Их убили лишь за то, что они русские. Так что для нас было дело чести: не упустить ни одного гада!

— Отлично! — одобрил я. Сегодня нам удалось действительно доброе дело. Теперь пора подумать и о задании.

— Собери людей, мы немедленно выступаем, — приказал я Рудакову. Я ожидал, что он побежит выполнять приказ, но Рудаков как-то странно смотрел мне за спину. Я заметил, что он мягким движением подтянул автомат в удобное для стрельбы положение и вдруг понял: кто-то, появления кого мы никак не ожидали, — у меня за спиной.

Генрих Герлиак

Вайсрутения

Это было странное ощущение: я явственно чувствовал присутствие постороннего человека за своей спиной, но не чувствовал опасности. Я не спеша обернулся и увидел стоящего сзади старика. Он, опираясь на палку, пристально смотрел на нас голубыми льдинками глаз, заполненными бездной горя.

— Спасибо, сынки, — глухо проговорил он. — Покарали гадов, отомстили за кровь невинных.

— Откуда ты взялся, дед? — вырвалось у Рудакова.

— Здешний я… как пришли немцы, так согнали всех к амбару, что у дороги со стороны Ружан. А сразу понял, зачем они пришли… спрятал внучка своего, Ванечку, в погреб, что на огороде под кустами малины и сам там укрылся, — вот и не нашли нас изверги. А всех остальных согнали в амбар и сожгли… я крики слышал… А девок молодых для забавы оставили. Спасибо, сынки, что до своей смерти увидел я справедливость на этой земле, — покарали вы извергов, а главного ихнего повесили, чтобы зенки его поганые воронье выклевало!

Старик замолчал, задыхаясь.

— Нам идти пора, дедушка, — сказал Рудаков. — Ты уж не серчай, но односельчан твоих похоронить мы не сможем, — времени нет, того гляди, немцы снова нагрянут.

— Не заботьтесь, сынки! — вздохнул дед. — Вы уж мне только пулемет оставьте, чтобы я перед смертью с собой хоть десяток супостатов с собой забрал.

— А может, с нами к партизанам уйдешь? — предложил Рудаков.

— Нет, не дойти мне… ноги уж не держат, — отказался старик. — А вот Ваньку с собой возьмите: он вас к партизанам без ошибки проведет.

— Будет тебе пулемет, отец, — пообещал Рудаков и пошел к сараю: туда мы стащили трофейное оружие. Через минуту он появился с пулеметом и вручил его старику вместе с пятью гранатами:

— Пригодятся. Прощай, отец!

— Катерину мне покажите, проститься хочу, — попросил старик.

Я недоуменно взглянул на Рудакова.

— Девчонка молодая… с которой полицейские всю ночь забавлялись… Сейчас!

Из здания сельсовета вынесли тело девушки, накрытое занавеской. Старик подошел к ней, посмотрел на лицо и ровно произнес:

— И ее спасите, сынки.

— Она умерла, отец! — не сдержался я. Мне действительно был жаль его. Его и несчастную девушку, павшую жертвой звериных инстинктов кучки подонков.

Рудаков прижал ладонь к шее девушки и озадаченно воскликнул:

— Да она жива! Есть пульс! А мы ее за мертвую держали! Чудны дела твои, Господи!

Я взглянул на часы: почти семь утра. Пора! Давно пора!

— Рудаков, девушку на носилки, понесем с собой. А ты, дед, давай своего Ваньку сюда. И побыстрее: нельзя нам здесь надолго задерживаться.

Дед привел Ваньку: щуплого подростка лет двенадцати, босоногого, в рваном мужском пиджаке. Рудаков с бойцами положил девушку на самодельные носилки: она так и не пришла в сознание.

— Все! Уходим! — решительно сказал я. — Удачи тебе, старик!

Дед ничего не ответил: он лишь проводил нас взглядом, опираясь на пулемет.

Надеюсь, что в деревню прибудут латыши из того же полицейского батальона, а не немцы. Даже всего лишь скрупулезно выполняя щекотливые приказы руководства, всегда ощущаешь некоторый неуют. Раньше это называли совестью, — а как назвать это в наш просвещенный век?

Просвещение избавило нас от совести и страха перед наказаньем Божьим. А что дало взамен? Лично для меня: алкоголь и первитин. От первитина мне удалось избавиться, — но это не я одержал победу, а алкоголь. Тоже ведь проблема, но стоит ли думать, как от нее избавиться, если прилетевшая неизвестно откуда пуля в любой момент может решить все проблемы?

Способность к размышлениям — это проклятье.

Перед уходом я пересчитал трупы латышских полицейских: их было сорок шесть. Никто не ушел — это радовало. Если нагрянут их товарищи, то они нарвутся на сурового белорусского деда с пулеметом, что даст нам еще фору.

Мальчик Ваня повел нас на восток. Мы прошли километров пять, пока из-за кустов вдруг не прозвучала команда:

— Стой! Положить оружие и руки вверх!

Мы беспрекословно выполнили приказ. Из-за кустов вышел парень с винтовкой. Он не был похож на русского десантника: в пиджаке и гражданских брюках, заправленных в сапоги. Увидев нашего сопровождающего, он воскликнул:

— Ваня! Что случилось?

Мальчик коротко и доходчиво обрисовал ситуацию. Партизан посмотрел на безучастно лежащую на носилках девушку и сказал:

— Н-да… ситуация. Идите за мной!

Вот и первые признаки успеха: нас ведут в расположение партизанского отряда. Останется всего лишь сориентироваться на месте: те ли это люди, что так нам нужны.

Пожалуй, это будет самое сложное.

Через пару километров мы вышли к лесной поляне, на которой находилось штук пять землянок. Партизан провел нас к одной, вход в которую охраняли двое плечистых партизан. Наш провожатый жестом остановил нас и нырнул в землянку. Через пару минут он появился снова и пригласил:

— Проходите!

В землянке в скупом свете чадящей керосиновой лампы сидели два человека в форме Красной армии без знаков различия. Тот, который был помоложе, произнес:

— Проходите, садитесь. И представьтесь.

— Майор Рабоче-Крестьянской Красной армии Янис Петерсон, — отрапортовал я.

Мои люди повторили ритуал представления. Решив перехватить инициативу, я осведомился:

— А кто вы будете?

Я не ожидал ответа и потому был удивлен, когда услышал:

— Командир партизанского отряда имени Щорса лейтенант Красной армии Пронягин. Комиссар отряда Павличенко.

Комиссар явно не был сторонником затянутых ритуалов, поэтому сразу приступил к делу.

— Когда попали в плен, майор?

Так, пошла легенда…

Легенда может быть разных уровней: для первичной проверки, когда сойдет любой не вызывающий подозрений документ или связная непротиворечивая версия; для основательной проверки, когда данные будут проверяться по архивам; и полная проверка, когда будут привлекать свидетелей для опознания. Молодчина Штадле сумел разыскать материалы подлинной биографии Яниса Петерсона и даже архивная проверка не могла выявить противоречий. Вот если бы они могли получить подлинную фотографию Петерсона… но это исключено. Максимум, что они смогут сейчас сделать: запросить по радио Москву для проверки биографических данных майора Яниса Петерсона по материалам архива Наркомата обороны. Так что второй уровень легенды обеспечивает вполне достаточное прикрытие.