Копченая свинина, — в союзе с капустой из запасов Эрны, — превратилась в восхитительный домашний айсбайн. Аккуратно нарезанные домашние колбаса и шпиг вызывали слезы умиления Эрны при каждом взгляде: она уже давно отвыкла от продуктов, которые не выдавались по карточкам. Натуральный кофе она засыпала в ручную мельницу с почти религиозным благоговением, боясь уронить хоть одно зернышко.

Я знал, что у Эрны был брат — и больше никого в этой жизни. Замуж в молодости она не вышла, а сейчас, в бальзаковском возрасте, когда фронт перемалывал сотни тысяч молодых мужчин, это стало для нее совсем нереальной задачей. Она смирилась с судьбой и даже радовалась, что имеет работу приходящей прислуги, гордо именуя себя «экономкой». Еще в 1939 году по моей просьбе ее оформили в негласный агентурный состав СД, так что никто ее не беспокоил. По давно заведенному обычаю Эрна ночевала в доме в мое отсутствие, а когда я жил в доме, она ночевала в своей маленькой квартирке возле станции Лертер. Вот и сейчас, вымыв после ужина посуду, она засобиралась домой.

Моя машина, которой я пользовался до войны, была давно реквизирована для нужд фронта. Так что как нельзя кстати за мной на время моего пребывания в Берлине закрепили машину из гаража РСХА. Мой батальон по-прежнему числился в подчинении РСХА, а я находился в штате VI управления. Впрочем, так повелось еще с 1935 года, когда я выполнял функции личного референта Гейдриха и практически не появлялся на Принц Альбертштрассе; все те, кто знал о моем существовании, твердо усвоили: Герлиак — человек Гейдриха, выполняющий его личные задания, и потому не стоит интересоваться: что такое Герлиак и чем он занимается.

Я вызвал машину и через полчаса уже усаживал Эрну в машину.

— Это же машина гестапо, — испуганно шепнула она мне на ухо, бросив взгляд на номер.

Я удивился: никогда не думал, что тихая и недалекая Эрна может по номеру отличить машину гестапо от всех прочих.

— Мое руководство договорилось со службой безопасности концерна, что на время моего приезда в Берлин мне будет выделять машину гараж гестапо. А откуда ты знаешь, что машина из гестапо?

— Мне однажды сказал наш блокляйтер, какие номера у машин гестапо, — пояснила Эрна и испуганно замолкла: по ее легенде, я не должен знать, что она работает на СД. А она не подозревала, что СД завербовало ее с моей подачи. Эрна испугалась, что я начну расспрашивать ее о причинах особого доверия блокляйтера к ее персоне. Но я сделал вид, что не обратил внимания на ее слова, усадил женщину в машину и пожелал ей спокойной ночи.

Усевшись у камина, я с наслаждением закурил сигарету и, глядя на язычки пламени, погрузился в размышления. Собственно, мысль была одна: о ком перед смертью говорил Бремер?

Тогда, в ночь прорыва блокады из Демянского котла, я подумал, что мой начальник штаба спятил.

Демянский котел. Айке приказал захватить деревню, которую уже сутки безуспешно атаковали его бойцы из «Тотенкопф». «Это задача для ваших людей, Герлиак. Тихо и незаметно зайдите к ним во фланг, захватите эту проклятую деревню и дайте три красные ракеты. После этого вы мне не нужны: от вашего батальона не осталось и двух рот».

Нам крупно повезло: взвод разведчиков застал русских врасплох и подавил огневые точки, способные оставить остатки моего батальона в том заснеженном русском лесу навсегда. Русские минометы накрыли лес, когда мы уже выдвигались к деревне. Меня швырнуло на землю. Осколок впился мне в плечо, но это не он сшиб меня с ног: мой начальник штаба Бремер оказался за моей спиной и сейчас лежал на мне, хрипя и обливаясь кровью. Верный Ланген вовремя оказался рядом. Мы подхватили Бремера и потащили его к обугленным руинам деревни. У сгоревшего сарая мы наткнулись на землянку и втащили туда Бремера. В землянке топилась железная печка, горел сделанный из орудийной гильзы коптящий светильник. У входа валялись трупы двух русских, застигнутых врасплох моими разведчиками. Мы уложили Бремера на дощатый стол, расстегнули шинель. Плохи дела: две пули в грудь, три в живот.

— Ланген, быстро три красные ракеты! — приказал я. — Русские сейчас опомнятся и сметут нас артогнем вместе с остатками этой деревни.

Ланген кивнул и выскочил из землянки.

Бремер захрипел, выкашливая алую кровь. Я понял: жить ему осталось не много, до стола хирурга он точно не дотянет. Бремер что-то пытался сказать. Я нагнулся к нему, пытаясь разобрать хриплый шепот умирающего.

— Генрих, он стрелял в тебя!

— Что?! Спокойно, дружище! Сейчас подойдут ребята из «Тотенкопф» и мы доставим тебя в лазарет, — пообещал я ему.

— Бесполезно… я умираю, — прохрипел Бремер. В последнем усилии он впился мне пальцами в руку и сказал:

— Сзади какой-то солдат… стрелял в тебя. Я обернулся и увидел… Сумел закрыть… Я не видел его лица, Генрих. Но он стрелял в тебя не случайно, он целился в тебя… Понимаешь?

Отчаянное усилие исчерпало все его силы, и он потерял сознание.

Когда мы соединились с частями, деблокировавшими котел, я повез Бремера в лазарет. Я прорвался к хирургу и, угрожая ему пистолетом, уложил бесчувственного Бремера на операционный стол.

Бремер не узнал того, кто целил мне в спину, и очень этим мучился. Он только успел встать между мной и тем, кто хотел меня убить. Или это просто предсмертный бред?

Хирург гневно посмотрел на меня и воскликнул:

— Я же сказал, что он безнадежен! Уберите пистолет, оберштурмбаннфюрер, иначе у вас будут неприятности!

— Извините, доктор, — сказал я, но пистолет убирать не спешил. — От чего он умер?

— Да вы с ума сошли, что ли?! — вспылил хирург. — Пять пулевых ранений, из них минимум два смертельных!

— Я вижу! — повысил я голос и снова наставил на него ствол «вальтера». — Доставай пули! Хотя бы пару! Живо!

Хирург побледнел, но послушно заработал скальпелем. В миску упали одна за другой две пули.

— Хватит! — остановил я его. — Спасибо, доктор. Больше мне ничего не нужно.

Я действительно увидел то, что было нужно. До этого момента во мне еще теплилась надежда, что какой-нибудь русский, оказавшись у нас в тылу, решил пострелять нам в спины. Но в извлеченных из тела Бремера кусочках металла я сразу узнал пули от девятимиллиметровых патронов «Парабеллум». Даже сильно деформированными эти пули нельзя было спутать с пулями от патронов для русских пулеметов: они были меньшего калибра. Я взял пули, положил их в карман и направился к выходу.

— Пока я возился с вашим покойником, наверняка умер кто-нибудь из тех, кому можно было помочь! — с яростью крикнул мне в спину врач и тут же добавил, остывая: — Оберштурмбаннфюрер, у вас все плечо в крови. Идите сюда, я посмотрю.

— Не стоит, доктор. Занимайтесь остальными, — ответил я, чувствуя, что плечо словно одеревенело.

— Вы сумасшедший! — покачал головой врач.

Мне было наплевать, что он думает. Главное, что Бремер оказался прав: ему достались пули, предназначенные мне. И их выпустил из своего МП-38 солдат моего батальона.

С того момента я все время возвращался к мысли: кто и почему хотел меня убить?

Ни один из солдат моего подразделения не мог желать мне смерти: я лично готовил их и мог поручиться за каждого. Значит, это был кто-то из пополнения, которое прислали к нам по воздуху в начале марта. Но кто именно? И почему? И зачем меня так внезапно вызвал в Прагу Гейдрих? Есть ли связь между двумя этими событиями?

Я залпом выпил щедрую порцию коньяка. Так и спятить недолго! Вся надежда на Раймлинга: может быть, он отроет в архиве кадрового управления информацию, проясняющую дело.

Меня начало клонить в сон. Я посмотрел на часы: первый час ночи. Надо было оставить номер телефона моей берлинской обители Раймлингу, чтобы он мог со мной быстро связаться. Я позвонил дежурному по I управлению и попросил соединить меня с гауптштурмфюрером Раймлингом.

— Извини, Эрих! Я забыл дать тебе телефон для связи… — начал я, но Раймлинг перебил меня: