— Что это за Белое забвение? — спросил Марк.

— Тот, кто ищет свое призвание — уходит в пустыню Фаран, тот, кто убегает от своего призвания — уходит в Белое забвение. Из Фарана люди возвращаются просветленными, из Белого забвения не возвращаются. Или возвращаются… с иными мыслями, иными целями и с иным сердцем.

Марк вздрогнул от волны холода, внезапно окатившей его с головы до ног. Чем испугали его слова епископа? Непонятно. Но слышать об этом месте он больше не хотел.

— Что же было с другими миротворцами?

— Пятого и Шестого миротворцев я знал хорошо. Все предыдущие миротворцы служили на юге, но эти двое приняли подданство Морфелона. Я служил проводником одного и другого, но, говоря по правде, они не слишком прислушивались к моим советам. Что я могу сказать о Пятом? Смышленый изобретательный мыслитель, исполненный благих надежд и стремлений, всегда умевший дать хороший совет. В отличие от Третьего, который видел спасение Каллирои в искоренении врагов, Пятый много говорил о главной беде адельфов, имя которой — равнодушие.

После битвы в Темной долине враг навязал нам тактику тихой войны, боясь сплочения адельфов перед лицом угрозы. Начались самые тяжелые годы, которые окрестили Эпохой лесных войн. Своры нечисти совершали коварные вылазки и скрывались в лесах, заманивая за собой наиболее храбрых воинов.

Пятому миротворцу досталась тяжелая ноша. Из-за печального опыта предшественников ему мало кто доверял, но это не помешало ему сплотить вокруг себя семь десятков сторонников, построить в морфелонских лесах превосходный замок и стать одним из создателей Лесного воинства. Он изучал людей, хорошо знал людскую душу, прекрасно понимал, как помочь человеку примириться с ближним. Был он и хорошим стратегом. К нему приходили за советом издалека. Нечисть сторонилась его замка. Там находили приют раненые и утомленные воины Лесного воинства.

Услышав об уме Пятого миротворца, власти Морфелона пригласили его в Иерон, стать советником Сиятельнейшего Патриарха. Польщенный такой честью, он согласился. Это было его ошибкой. Без Пятого его сторонники перессорились, не поделив власть в лесном замке. Даймоны почувствовали их несогласованность, осадили замок и сожгли. После этого кровавые бои разгорелись у самого Морфелона, а группы даймонов стали проникать в город. Всем стало понятно, что навязанная нам война проиграна. Власти Морфелона обвинили во всем Пятого миротворца, хотя его вина была лишь в том, что он бросил свое призвание, избрав почетный титул советника короля. Решив, что Морфелон его предал, Пятый впал в отчаяние. Когда из его сторонников никого не осталось, он как и Четвертый ушел в болота Белого забвения. Как я только не отговаривал его от этого безумия! Он думал, что вернется оттуда героем. …Но Белое забвение не отпускает своих героев.

О Шестом миротворце нам поведала дочь Сельвана. Добавлю только, что если за Третьим миротворцем шли тысячи, за Четвертым сотни, за Пятым десятки, то за Шестым единицы. Народ окончательно разочаровался в миротворцах. Посему не удивляйся, если встретишь в некоторых храмах холодный прием. Да, миротворцев много и поныне, но идея дара и призвания миротворца, который стал бы символом и вестником примирения, мертва и забыта.

— Получается, мой титул ничего не стоит, — сказал Марк, нисколько не расстроившись, скорее повеселев.

— Титулы раздают люди, призвание дает Всевышний. Что для тебя важнее — выбирать тебе, — не совсем ясно ответил епископ.

Дорога на юг оказалась спокойной. Ночлеги под открытым небом, скромные ужины у костра и рассказы епископа на привалах оказывали благотворное влияние на всех. Марк общался в основном с епископом и Харисом: один рассказывал ему об истории миротворцев, другой — о битвах и боевых походах. И если епископ был скуп на слова, то Харис не умолкал:

— Самые многочисленные и самые тупоголовые даймоны — это однорогие арпаки, — рассказывал странствующий рыцарь, размахивая руками. — Любой легион Хадамарта наполовину состоит из арпаков. Они нападают большими толпами и выходят в бой только когда их перевес над людьми — не меньше десяти к одному. Да, они не слишком смышлены, но под их натиском устоит не каждый. Они обрушиваются всей уймищей, как бегемот на изгородь. Но никогда, ты слушаешь, Маркос, никогда арпак не станет биться с человеком один на один, нет. Только в толпе и только с десятикратным перевесом. Но и с толпой арпаков справиться нетрудно. Знай, если тебе удалось поразить их вожака — все остальные бросятся врассыпную. А не можешь добраться до вожака — заставь их сбиться в кучу. Они неповоротливы, как разжиревшие медведи в зверинце. Уж поверь мне, с кем с кем, а с арпаками я бился не раз. Они воры и грабители. Помню, как-то в Тихих равнинах они хотели ограбить наши гарнизонные склады, да где им! Как я гнался за ними в ночи, у-ух! Я настигал их и разил, а они бежали и бросали награбленное. Они улепетывали от нас как от пожара. Мы бы разорили все их логовища, если бы хранители традиций не пожаловались нашему сотнику, тьфу! Дескать, мы возмущаем спокойствие в Тихих равнинах.

С хранительницей и Флоей Марк почти не говорил. Две девушки быстро сдружились и шли позади, о чем-то шепчась. По обрывкам доносившихся фраз Флои, которой было нелегко говорить шепотом, Марк узнал, что она рассказывает хранительнице свою историю, вплоть до прихода в Сонную дубраву. Она нашла подругу, которой могла выложить все и которая ее внимательно слушала. Флоя рассказывала и рассказывала о себе и своих приключениях с увлеченностью, какой не наблюдалось даже у Хариса, повествовавшего о драках и погонях.

Марку были мало интересны ее россказни, но когда Флоя заговорила о том, как Седьмой миротворец выкупил ее у дядюшки, он прислушался.

— Только представь, он отдал ему свою одежу! Одежу, подаренную отцом! — говорила Флоя, тщетно стараясь снизить свой звонкий, по-детски наивный голосок. — Мой старший брат был таким. Он бы ничего не пожалел для меня. А сейчас он скитается неизвестно где и думает, что мне счастливо живется у дядюшки.

Марк вслушивался как мог, пытаясь услышать, как отзовется о Седьмом миротворце Никта. Но хранительница говорила так тихо, что расслышать было невозможно. Она умела говорить так, чтобы ее слышал только собеседник.

Флоя поведала ей и об обмане, которым добилась того, что ее взяли в поход. Причем рассказывала она с таким милым самодовольством, что Марк подумал: хорошо хоть епископ, а тем более Харис ее не слышат. Когда Флоя с присущим ей легкомыслием принялась рассказывать о том, как Харис уговорил ее произнести присягу Пути истины, который ей совершенно неинтересен, хранительница резко одернула подругу. А затем стала что-то быстро и жестко говорить. Уже имея опыт общения с Никтой, зная ее склонность к обличениям, Марк решил, что Флоя теперь будет обижаться и молчать. Но не прошло и пяти минут, как юная рассказчица снова болтала и болтала, опять повествуя о своей жизни у жадного дядюшки.

Миновав дремучие морфелонские леса, друзья вышли в Предлесья — край редких лесков и кустарников. Эта местность была особенно хороша. Тенистые деревца защищали от жаркого солнца, да и воды здесь было предостаточно. С пищей было хуже: один мешочек лесных орехов и сумка сушеных фруктов, захваченных из дома хранительницы. Основным же рационом были грибы и ягоды.

С вершин холмов виднелась очаровательная долина Предлесий, по которой, извиваясь, текли ручьи. Селения на пути Лесных троп встречались редко. Временами, то тут, то там, на возвышенностях виднелись замки богатых князей. Друзья пересекали широкие луга, сверкающие росой, шли по тенистым тропинкам молодых рощиц, а под ногами бежали, журча среди камешков, ручейки, чистейшие и прохладные.

Через два дня за Предлесьями начались Вольные степи. Двигаться через них было уже не так приятно. Климат менялся необычайно быстро. Солнце начало припекать головы, воздух становился все суше и жарче. Харис, уверявший, что бывал в этих краях, по-прежнему вел их безлюдными тропами. Изредка попадались полувысохшие речушки, поросшие сухим тростником и камышами. А ближе к Мелису исчезли и речушки. Началась дикая степь с желтой, выжженной знойным солнцем травой.