зернохранилище, перебирали картошку для посадки, а в поле нас не пускали, потому что там каждую
весну что-нибудь случается. Как бабахнула противотанковая мина в этом году, слышали все.
Тракторист и прицепщик уже месяц в больнице, легко отделались.
И теперь мы гуляем по лесу, где уже поработали саперы. И знаем, докуда нам можно гулять и
куда нельзя сворачивать.
Ах, Вася, я жила в этом сне, как в собственном детстве. Они все такие... Не знаю, какие. Такие,
как я сама. Пятый класс! Человек верит в чудеса, в неизбежность счастья, в достижимость любой
цели и в собственное бессмертие!
Я шла по тропинке, как пчелиная матушка, с роем девочек, висящих на моих руках. Мальчики
прыгали впереди. И вот -- большая поляна, а на той стороне -- обгорелый танк, стволом в небо. Я
ничего не успела! Мальчики, все девять, закричали "ура" и бросились через поляну. Они бежали
вприпрыжку, трава и цветы были им по пояс, и первая коротенькая мысль была у меня о том, что
скоро и сюда придут с косами и поставят здесь несколько стожков. Но тут же я вспомнила, как
безрукий сапер-председатель напоминал в последний приход: "Если в лес, то только по тропинкам, а
лучше бы и вовсе пока не надо". Они доскакали уже до середины поляны. Как раз до самой
середины. Они очень шустро скакали. Плотной стайкой. Я сделала большой вдох, чтобы закричать,
вернуть их, но над поляной уже взлетела грязная тучка, потом воздух лопнул, потом резануло по
веткам над нашими головами, обсыпало листьями и щепками, и девочки отпустили мои руки и
присели. И завизжали. А я стояла столбом и смотрела на тучку. И ни один из моих мальчиков не
скакал. Все куда-то делись.
Я бросилась туда.
Девочки завизжали вслед еще сильнее. Я точно знала, что они не побегут следом, и не
беспокоилась за них. А мне нужно было непременно и скорее -- ТУДА.
Метров за двадцать до места взрыва трава была выкошена или повалена -- бежать стало легко.
Я вбежала в грязный круг. Среди минной вони и копоти все они лежали неподвижно, срезанные, как
травинки, как цветочки.
Я должна была быть с ними. Я не могла без них.
И вот я начинаю бегать вприпрыжку вокруг, точно так же, как бежали они. Я изо всех сил топаю
ногами и бормочу, очень сосредоточенно бормочу: "Вот она! Вот она! Вот она! Вот она!" Уже не
бегаю, я скачу двумя ногами, будто в классы играю: "Вот она! Ну вот она!" А ее нет, нет и нет, МОЕЙ
мины. Она здесь, мины по одной не стоят, здесь минное поле, а в девочек не попадет, проверено...
Я замечаю краем глаза, как убегают мои девочки. Они умницы, они приведут взрослых. А я тем
временем найду... "Вот она, вот она!.."
Я истоптала всю поляну, до самого танка, ничуть не устала, а мины все нет. Вот уже по тропинке
крадется машина, люди прыгают через борт. Я в отчаянии, мне здесь нельзя, я к мальчикам... Вот
она! Меня подбрасывает, разрывает, мне легко, я бегу к танку вместе с моими мальчиками, трава
нам по пояс... Опять мина! Опять меня разрывает, еще легче мне... А люди набегают, прямо по
минному полю, хватают меня и ведут. Я стараюсь вырваться к мальчикам, а они успокаивают, что все
хорошо, все в порядке, мальчики придут ко мне...
Потом меня отпускают из рук, уже в больнице. Делают уколы, я засыпаю, мне снится поляна,
танк, мальчики, я бегу вместе с ними, нас вместе разрывает, мы вместе просыпаемся... Я одна в
больнице.83
Окончательно я проснулась как безумная. Очень хотелось на минное поле. И я решила, что с
меня довольно: это намек, чтобы выметалась, иначе душа и в самом деле разорвется. Такэси с
Розой уже перебрались в новое жилье, незачем было ночевать в мастерской. И я вернулась в
пирамиду.
Однако оказалось, что мастерская вовсе ни при чем. Сразу, в первую ночь, я увидела такой же
реальный сон, как под землей. И опять нехороший. Вот он.
9. Сон о предательстве.
Идеальная семья. Все, что только можно придумать. Взаимная любовь. Полный достаток. Отец --
научный работник, изобретатель, одна стена в кабинете -- вся в патентах. Сын -- умница, красавец,
матер спорта по самбо и по парашюту, студент-физик, весь в отца. А я -- мать. Мои два мужчины
меня обожают, угадывают желания. Я -- преподаю в музыкальном училище, выступаю в филармонии
и лучше всех в мире готовлю. Больше всего мы любим пиццу. (Ей-богу, Вася, название запомнила, а
как готовить -- забыла). Есть эту пиццу лучше всего горячей, все наши вечера начинаются с ней.
Пицца и чай. И разговор под хорошую тихую музыку. Вот сколько надо для семейного счастья.
Однажды сын задерживается в институте (он защищает диплом), а муж приходит расстроенный и
спрашивает, слушала ли я радио. Я слушала. И мы обсуждаем революцию в соседней отсталой
стране (в какой -- не помню). Вместе готовим пиццу на троих и говорим о международной политике --
чем не прелесть? Революционное правительство попросило нашей помощи. Помощь оказана
мгновенно -- наши десантные войска уже в столице. муж презрительно говорит: "Так торопились
помочь, что успели раньше революции". Я слаба в политике, я прошу уточнить. Он взрывается:
"Нечего уточнять, это не революции. Это НАШ военный переворот. Теперь начнется НАША
оккупация". До меня это доходит по-своему: "Не скажи это при Игорьке". Муж отвечает: "Разумеется.
Это не его грязь".
Пицца уже холодная, когда возвращается Игорек. "Почему так задержался?" "А вы слышали, что
делается в ...?" (Он называет ту самую страну).
Разогреваем пиццу. Сидим за чаем, обсуждаем "революцию". Игорек настроен браво: "Мы
молодцы. Воздушный десант показал, на что он способен". Отец поддакивает: "Десант -- гарантия
нашей безопасности". Сын вспоминает, как бы случайно: "У нас один сказал, что не стоило
вмешиваться, это их внутреннее дело". Я сразу: "А ты как думаешь?" Игорек: "А мы с ребятами
считаем, что лучше пусть там будут наши войска, чем американские. Между прочим, говорят, что мы
их опередили всего на шесть часов". Отец поправляет: "А я слышал, что на четыре". Сын говорит: "Я
рад, что вы все понимаете". Вот это меня пугает. Я сразу пристаю: "А что случилось?" И он
выпаливает: "Мне там самое место. Я подал заявление".
Будь проклята минута, когда мы с мужем договорились молчать! Проклятье мне -- ведь это моя
идея!... Трясущимися губами: "Куда ты подал заявление?" "В десант, мамуля! Завтра быстренько
сдам экзамены по научному коммунизму и -- ручку на себя". Отец: "Но почему? Как же наука? Тебя же
в аспирантуру..." Игорек, наш чуткий сын, почему-то не замечает, что на нас нет лица. Он весело
говорит: "Аспирантура никуда нее денется. Я, с моими данными, сейчас нужнее там!" Он имеет в
виду свое самбо и парашютизм.
Боже мой, мы сами этому его научили! Ему только намекнули: "Надо", и он уже кричит: "Есть!
Всегда готов! За мир во всем мире!" И оба мы знаем, что не докажешь ему. Как же так: мы только что
сами согласились, что "надо", и уже отговариваем? Значит, нам личное выше общественного?
Значит, мир для нас не шире вот этих стен? Наш сын -- вне этого...
Игорек пишет нам оттуда веселые письма. Настоящая работа, настоящая помощь людям в беде,
настоящее братство. На фотокарточке он в такой же форме, как его солдаты, у всех видим
тельняшки -- как у морской пехоты в ту войну.
Получили семь писем: три, три и одно. Следом пришел вызов. Отец полетел встречать и привез
