-- Однак-ко недалеко от тракта. С машины прыгал, ногу ломал. "Зачем прыгал?" "Свободе жить

хочу". Враг народа, однак-ко, не может свободе жить. Ваське назад веду. Васька, однак-ко тридцать

рублей будет давать.

-- Иудина цена, -- низкий, шепелявый голос из сеней принадлежал, конечно, "старателю"

Краснову.

-- Эт-то мы не понимаем, -- сказал ему Иннокентий. -- А враг народа -- эт-то мы хорошо

понимаем.

"Сбежал-таки разведчик из машины, -- подумал Краснов, тайно уважая. -- Убил, гад, охранников и

выскочил. Или оглушил? Какая, хрен, разница... Взял ли оружие? Одежду? Вообще-то глупый побег.

На Колыме нет умных побегов".

-- Идиотское название, -- устало ответил разведчик. -- Ты сам подумай, может ли народ быть

врагом самому себе?

Краснов начал раздражаться. Глупый побег, глупое положение. Сам себе подстроил штуку,

гражданин начальник. "Старатель" сбежал, когда машина прошла далеко за поворот, поэтому путь

через заимку оказался для Коеркова короче, чем по тракту.

-- Сейчас почаюем и пойдем, -- продолжал Иннокентий. -- Васька Краснов тебе будет рад.

-- Никуда не пойду, -- ответили из сеней. -- Нога болит.

-- Зачем ломал? -- упрекнул Иннокентий. -- Теперь, однак-ко, терпи.5

-- Хватит, натерпелся. Стреляй в меня, дальше не пойду.

-- Пойдешь, однак-ко.

-- Слушай, -- раздалось из сеней, -- ты на фронте был?

-- Я был бронь, -- ответил Иннокентий. -- Соболь надо стрелять.

-- Оно и видно. Со зверями и сам зверь.

-- А вы что, фронтовик? -- спросила Светлана, и тон ее вызвал у Краснова ревность.

-- Первые три года, -- ответили из сеней. -- ПДВ -- слышала?

-- Нет. Это где?

-- Это везде. Парашютно-десантные войска. К немцам в тыл прыгать доверяли, а побывал в

плену -- доверие кончилось.

-- Почему? -- Ее тон уже оскорблял Краснова.

-- А потому что не подох там! -- заорал бывший капитан Краснов. -- Потому что имел глупость

убежать из концлагеря! Ты ведь знаешь, что такое концлагерь?

-- Нет.

-- Как же? Рядом живешь и не знаешь?

Стало тихо. Во время этого молчания Краснов представил вдруг, что сейчас он выйдет с

автоматом наперевес... Нет-нет! Что он им скажет? Это дико...

-- Вы не сидите в сенях, -- раздался сладкий голос Светланы. -- Зайдите в избу.

-- Пусть, однак-ко, там сидит.

-- Кеша, -- в голосе такой мед, что Краснов убил бы ее сейчас, -- мы не фашисты. Товарищ за нас

с тобой три года кровь проливал, в лагерях намучился... А мы что ж...

Эти речи произносились натужно, с усилиями рук, ее горячих рук, которыми она теперь обнимала

парашютиста, втаскивая в избу. А ее груди лежали у него на плечах.

-- Враг народа, однак-ко, -- тупо возразил Иннокентий.

-- А ты -- дурак Советского Союза! Он от вас, фашистов, спасался, и плевали мы на вас! Ишь, вы,

герои тыла... Хоть на одного настоящего бойца посмотреть... Бедненький...

Ах, если бы она слышала, какими словами ругал ее сейчас Краснов! Конечно, сделать ей за эту

выходку ничего нельзя, да он и не собирался. Но дура, дура, идиотища! Затеяла оставить на ночь

поломанного доходягу. Да представляет ли она, что это может довести до автомата? Тогда ведь не

жить никому -- ни ей, ни этим двоим. Беглый зек убил Коерковых и погиб в бою с подоспевшим

капитаном Красновым -- вот чем это кончится! Первой очередью -- десантника, чтобы не успел

посмотреть в глаза, а потом этих, одиночными. Вскрытия не будет. Из Кешкиного карабина -- два

раза в воздух... Это было тошно вообразить. С этим, наверно, будет тошно жить. Но если Кешка

сунется за занавеску и обнаружит...

Долитый чайник застучал крышкой.

-- Завари свежего, -- сказал Иннокентий.

-- Уже заварено, -- ответила Светлана.

-- Пошто так много заварила?

Сейчас догадается, что была не одна! Носом учует, зверина!

-- Вас дожидалась! -- ответила со злостью, так, чтобы больше не спрашивал. И сразу к доходяге:

-- Вас как зовут?

-- Александр.

-- А по отчеству?

-- Васильевич.

-- Александр Васильевич, вам покрепче?

-- Конечно! -- в голосе усмешка. И тут же удивленно: -- Ух ты, и сахар!

-- Кушайте, кушайте! - ("Ах, кошка!") -- Вот у нас есть мясо вареное, вот рыбка, вот грибочки...

-- А хлеба нет? -- Робко так спрашивает, смущен, герой.

-- Только оладушки, -- ах, какое чувство вины! -- Будете оладушки?

"Как стелет, как стелет! -- думал в бешенстве Краснов. -- Ты не забыла ли, девка, за что тебя

сюда сослали? Не тебя ли Кешка-дурак подобрал? Ну, я выберусь отсюда..." И опять он кривил

душой, потому что прекрасно понимал: выберется и сделает вид, будто ничего не было, иначе она

прогонит и впустит к себе другого, хоть того же Давыдова, жеребца в центнер весом. Свято место

пусто не бывает, особенно здесь, посреди Колымского края...

-- Вас там не ранило? -- Она вопрошала дорогого гостя, вся на мед извелась. -- А вот еще чайку.

Будете шоколад?

Попалась! Шоколад ей, дуре, сегодня принес Краснов! Ну, Краснов, готовься к бою!.. Но она

щебечет как ни в чем не бывало:

-- Два года плиточку хранила, все случая ждала. Чтобы настоящему гостю. Не съедите --

обижусь!

Да-а, гостеприимство у этой русской потаскухи прямо якутское. Только все наоборот. По

местному обычаю гостю надо жену предлагать, а тут жена сама себя предлагает, а муж... Краснов 6

осторожно отодвинул край занавески, надеясь на темноту. Так и есть: Кешка сидит, вцепился в

карабин, сейчас убьет обоих. А ей -- хоть бы что:

-- Вы, может быть, хлебнете спиртику? И лучше заснете. А на ногу сейчас привяжем дощечки. Я в

сорок втором кончила курсы медсестер.

-- И на фронте была?

-- Не пустили. Сказали, в ссылку пора ехать. Чесирка* я. Понятно? Еще повезло, могли посадить.

Иннокентий зашевелился и стал грозен.

-- А ты, Кешенька, выпьешь? -- она уже заглядывала ему в глаза.

-- Давай, однак-ко.

-- Во-от, чокнитесь и выпейте... Давайте, давайте. В этом доме врагов нет. Все -- люди! Завтра --

как хотите, как договоритесь, а сегодня я тут командир. Та-ак, и я с вами... Ну-ка, за нашу Советскую

Родину! Ура!

*ЧСИР- члены семей изменников Родины, репрессивная статья.

Выпила вместе с ними и продолжала тараторить, занимаясь ногой пленного:

-- Кеша, Александру Васильевичу постелим в стайке, никуда он не убежит с такой ногой...

-- Запру, однак-ко.

-- Ну, иди, разбери там да постели ему шкуру медвежью. Пусть поспит по-человечески. --

Прогнала мужа вместе с карабином и продолжала: -- Вы не думайте, что все звери тут. Я вам верю,

потому что вижу. Вы -- герой, и вы это знаете. И знайте, что есть люди, которые вас считают героем.

Кому по службе положено, -- повысила голос для спрятанного любовника, -- те пусть себе, врагом

народа. А нам за это жалованье не платят, мы верим кому хотим. -- Кончила бинтовать, встала и

вдруг с торжественным поклоном объявила: -- Дорогой Александр Васильевич! От всего простого

народа спасибо вам за победу! Будет еще и на вашей улице праздник. Я -- ваша Родина, и я вам

верю. От имени Родины, -- подскочила и расцеловала ему лицо. -- Эти дураки будут вас в лагере

мучить, а вы меня вспоминайте, и вам будет легче.

Вошел хмурый Иннокентий, оперся на карабин.

-- Пошли, однак-ко.

Разведчик с трудом встал, сестра милосердия подхватила его за талию, а руку его правую

забросила через свое плечо, чтобы ладонь поплотнее пришлась на развратную грудь. Чтобы муж

всего этого не заметил, заставила его помогать с другой стороны, а то, что Краснов мог все видеть