снова неописуемый шар, и несколько слов!
Минутная слабость, начальник,
Обходится в вечный позор.
Следом, немедленно, в той же пустоте:
Их разницу и сходство
Легко определить:
Один живет для скотства,
Другой жует, чтоб жить.
Это, кажется, единственное, как-то законченное. Да и то сомневаюсь.
Шары и шарики порхают, как бабочки, охватывают меня, проникают внутрь, как беременность,
распадаются в слова или просто растаивают.
Пустота -- уже небо. Облака похожи на толпу. Нет, на демонстрацию, на колонну людей. Вид
сверху.
Моим святым неведомы законы.
И нет чертей. Мы все в одном миру.
Очень хотелось бы узнать дальше насчет святых и чертей. Но это у нее самой до конца не
сложилось. Сразу следом прилетело что-то новое, с видом под ноги:
В этом круге не знают концов и начал,
Здесь неведомы света святые порывы...
Тут было что-то безнадежное, горькое... Забыла.
Запотевшее окно. Крупные слезы ползут по стеклам вниз. Не могу понять, изнутри или снаружи.
Глубина моего зрения меньше толщины стекла. И странные слова, совсем о другом!
Нет больше спичек. Газовый рожок
манит иным. Кому какое дело...
Ах, Вася, измучил меня этот сон. Можешь ли ты представить то отчаяние и ту бессильную
ярость, еще что-то непередаваемое, что-то разрывающее, когда наблюдаешь чужие мучения, а
помочь нечем? В прошлых снах я просто жила и все запомнила. А в этом -- жила за нее и ее же
наблюдала со стороны, изнутри и снаружи одновременно. Как в той шутке: "Отойдем да поглядим,
хорошо ли мы сидим". Ужасное мучение -- за двоих сразу. Вот, например, еще обрывок
стихотворения. Где, когда, почему -- кто это может объяснить? За себя она страдает или за кого-то?
Или просто вообразила себе и дурью мается?
О кто-нибудь! О протяните руку!
О поделитесь жертвенным теплом!
Дальнейшее -- безмолвие... Поруку...
Ну вот что это за мысли? Или они вовсе не мысли? Как их тогда зовут?81
Куда ты, ветер, гонишь снег?
...............................за мной
...........................безумный человек,
Куда ты катишь шар земной?
Не сама ли она -- безумный человек? Только-только что-то начнет -- бросила! Следом уже другие
слетаются -- стаями, облаками, какими-то крылатыми обязательно. Все у нее машет крыльями, даже
если тоска. Вот еще:
Я сегодня не ведаю страха,
Вам теперь не вдавить меня в пыль.
Мои крылья свободны от праха.
Я для вас ………………………….
Нет, не вспоминается. Почти везде она к кому-то обращается: то спорит, то умоляет. И никогда --
ни одного собеседника. Шары, шары... А может, и не шары, а какие-то облака разной формы. Вот
еще одно:
Не ходите кругами, ведь я же вас вижу насквозь.
Даже если у вас ваша совесть и не ночевала,
Я за труд не сочту ……………………………….
И следом, немедленно, на фоне облупленного пола:
Вот ответь-ка на вопрос:
Если я тебя не звал,
Бог тебя ко мне послал
Или чѐрт тебя принес?
Совершенно странная личность. Где она живет, с кем, что делает? Можно подумать, что свою
телесную жизнь среди предметов она считает не более чем случайным поводом для этих странных
стихов.
Hе жди, что я с горя не выживу.
Когда-то и мне повезет,
И я без восторга увижу,
Как совесть тебя загрызет.
Так я и промучилась весь сон. Натыкалась на деревья, на сугробы, на людей. Под конец меня
сбила-таки машина. И я, лежа на земле, вдруг увидела все таким, как есть. Настоящие люди, не тени,
поднимали меня, укладывали на носилки, говорили со мной. Все это помню, но все это обычно,
рассказывать нечего. Самое интересное было в больнице. Я лежу под простынкой, входит мужчина в
какой-то непонятной форменной одежде, в наброшенном розовом халате, садится на край кровати и
строго спрашивает: "Ну что, вы все поняли?" Мне отчего-то очень страшно, до тошноты, до удушья.
Хочу что-то быстро-быстро сделать и -- просыпаюсь на самом непонятном месте.
И едва осознала, где нахожусь, и кто я на самом деле, как брошенное вслед, из глубины сна
всплывает последнее не мое -- мое стихотворение:
Ты, рябинка, лист прекрасный,
В "бабье лето" красный-красный,
Мне на радость подари.
Раз в году от первой стужи
Вся твоя беда -- снаружи...
А моя -- всегда -- внутри.
Я слышала, что поэты специально ищут страдания, ковыряют себе душу, чтобы сочилась
стихами. После этого сна -- сомневаюсь. У поэта душа с активной изнанкой. Он живет то снаружи, то
внутри. А моя бедолага жила, кажется, только внутри. Да еще никого туда не пускала. Вот ее и
переехали.
8. Сон о разорванной душе.
Вот где я была сама собой! Вся та жизнь, которая могла произойти, пришла ко мне во сне. Если
бы не тот паразит, что подвел меня под статью, я сразу после института поехала бы в такую же
деревню, только преподавала бы другой предмет. Может, и конец такой же...
Итак, время -- через три года после войны. Место -- большое село в Белоруссии. Уже
восстановлена школа, меня прислали преподавать географию и биологию.
Наглядных пособий почти нет. Живу прямо в школе. Запираюсь от двух бывших партизан,
которые каждый вечер хотят на мне жениться. Хорошо, что не могут меня поделить -- только поэтому
дверь еще целая. Зато дрова есть в избытке: лес кругом богатый, женихи стараются друг перед
другом -- возят, пилят, колют, только в печку не кладут, потому что не подпускаю. А не подпускаю,
потому что еще не отхотела принца. Чтобы офицер, чтобы Герой, чтобы красавец и умница. Такого
нет и нет. Раз в месяц заглядывает председатель колхоза. Справляется, не нужно ли чего. И смотрит
так же, как те двое. Он высокий. Он, пожалуй, красив лицом. Издали посмотришь, как идет -- хоть
сейчас соглашайся. Герой к тому же. Но -- без обеих кистей. Прячет культяшки в карманы, а когда 82
надо писать, поворачивается левым боком, выставляет плечо, выдвигает из правого рукава две
розовые косточки, ловко берет карандаш и пишет. Он даже сам застегивает пуговицы. Я, наверно,
поддамся, только надо обоим перешагнуть через жалость. Ее между нами быть не должно. А пока --
есть.
Детки все худенькие, много болезненных. Мальчиков чуть больше половины класса. Они все
меня любят. Может, потому что я их люблю, а может, потому что многие без отцов или матерей. Я и
сама без отца. В общем -- все свои. Они мне помогают, как у себя дома. Девочки все норовят на мне
повиснуть, а мальчики очень мужественно и грубо дают отпор моим ухажерам.
Учителей, конечно, не хватает. Весь год вела свои предметы от случая к случаю, потому что
главным образом приходилось преподавать "более нужные" -- математику, химию, физику, русский
язык. Сама не верю, что это возможно, но точно знаю, что ТАМ такое бывало и не во сне, и нередко.
И вот -- лето. Последние уроки мы все же посвятили моим любимым предметам. Гриша
Прокопчик принес большую трофейную карту Могилевской области, правда, на немецком языке, но
основы топографии мы с грехом пополам разобрали. Даже -- по трофейному же компасу-буссоли --
прошли теорию движения по азимуту.
И вот мы за деревней. Закрепление азимута на практике и полевые занятия по биологии. Мы
поѐм, мы собираем растения для гербария, мы часто останавливаемся, чтобы взять ориентир по
буссоли. Самые обыкновенные сосны и березки через прорези в крышке прибора даже мне кажутся
какими-то особенными. Это наш первый выход на природу, потому что все выходные и много
учебных дней пришлось помогать колхозу в весенних работах. Работали в телятнике и
