противно прикасаться. Любовь вприглядку. Пострадала полгода в одной с ним квартире да и
выставила вместе с раскладушкой. А как иначе? Сама не уйдешь: у меня кафедра, а на руках двое
детей.
К ней было ему никак, потому что кляча замужем, и ударился он в науку, в эксперименты и сгинул
в какой-то экспедиции -- говорили, что вполне героически.
И начинается самая беда. Пока он был живой, хоть и выгнанный, мне труда не стоило держаться,
на ожидании, что ли. А когда сообщили, что погиб, стало мое тело беситься. Виденья такие, что
стыдно писать. И днем и ночью. Я умная, образованная, уговариваю, что это недостойно, ломаю
себя, а тело озверело и готово наткнуться на что попало.
Можешь ты представить, каково мне работалось? Наверно, можешь. Но каково с детьми -- этого
ты не представишь, ты их не воспитывал. С ними надо пропасть терпения, они еще маленькие, а
откуда терпение, когда все предметы, все слова, даже звуки музыки, даже краски -- сплошь какие-то
похотливые символы? А как я ненавидела всех женщин, которые хотя бы просто разговаривали с
мужчинами! А как я не могла смотреть кино! А что я творила, когда оставалась одна!..
Но главное, Вася, что к мужчинам я оставалась при этом равнодушна. Даже хуже: брезгливость к
ним после гибели мужа стала столь сильна, что меня от них знобило, как от клопов. Я молода, они за
мной ухаживают, они мне нужны, но меня от них знобит и воротит. Не знаю, как бы я себя повела,
если бы в этом сне вдруг появился ты. Может быть, просто проснулась бы. Муж на тебя не был похож
никак. Ты стройный, а он был страшно могуч, квадратен и головаст. Как памятник. Знаешь, перед
одним из корпусов университета был "сидячий" памятник одному биологу прежних лет, и когда я
смотрела на него сзади, он вызывал во мне желание. Прямо при людях залезть к нему на пьедестал,
представляешь? На мужа сзади походил.
Я поняла, что начинается болезнь. Я об этом почитала в специальной литературе: все
совпадало. Литература советовала обратиться к психиатру, но я знала, что все психиатры у нас
мужчины, они станут меня разглядывать, захотят прикоснуться -- и так далее.
Как человек ученый, я решила искать спасение сама. Ходила по разу в плавательный бассейн и
в спортзал. Лучше бы не ходила, особенно в бассейн: не знаю, каких сил стоило погрузиться в одну
воду с голыми мужиками... Но это и натолкнуло меня на идею.
Представь себе, Вася: молодая-интересная женщина, доцент кафедры матанализа,
возвращается с работы, проверяет у дочек уроки, дает им задания, советы и наставления, кормит их
и поздно вечером бежит за два квартала во дворец культуры. На ней брюки из грубой голубой ткани с
заклепками, такая же куртка и спортивные туфли. Во дворце уже заканчиваются танцы, но нам туда
не нужно. У нас кладовочка, в ней ведра, веники, швабры, тряпки и все такое. Доцент работает
уборщицей на самом большом и грязном участке.
Когда уже проснулась, я стала думать, возможно ли такое? И додумалась, что на свете все
возможно. Что может себе представить человек, то и возможно, потому что человек представляет
только известное ему. А эти сны для меня -- кино о чьей-то жизни. Откуда они -- тайна. Может быть,
из пространства, может, из моей собственной головы. Разве знает человек, что хранится в его
памяти, как оно там уложено, чем искажено? Разве может быть человек уверен, что память предков
не лежит в его клеточках? Я не удивлюсь, Вася, если приснюсь себе каким-нибудь животным и
перегрызу горло другому животному. Кто докажет, что этот сон -- не из моей родовой биографии?78
А дальше было так. Я копошилась ночами в чужой грязи, вытирала подтеки после чужого отдыха,
это было противно, как в бассейне, но в бассейне я была против чужих тел бессильна, а здесь я
боролась против них, я уничтожала их следы, окружала себя первичной чистотой, из которой
собственноручно изгоняла человеческую скверну. Если тебе это непонятно, прими просто как факт:
грязная работа приносила мне облегчение. После уборки я садилась посреди этой чистоты и
получала столько свободы и покоя, сколько мне достаточно для завтрашнего вечера, пока снова не
накопится грязь. Можешь не верить, но в свой единственный выходной вечер я мучилась и не
находила себе места. Этот вечер мы с дочками посвящали уборке квартиры.
Вася, я нашла научно обоснованное и практически подтвержденное средство спасения. Я вошла
в колею. Я почти достигла равновесия между страстью и брезгливостью. Я уже начинала гордиться
собой... Был даже эпизод, который я впервые за год мучений назвала бы забавным. После уборки я
села на край кадки, в которой росла пальма. Было поздно, безлюдно, чисто, покойно. Я совсем
забыла, что деда-вахтера заменяет молодой электрик, который ко мне неравнодушен. Негодяй
воспользовался тем, что во всем доме нас двое, запер входную дверь и подкрался ко мне. Можешь
представить, какое это было животное, если оно решило, что паркетный пол может заменить
настоящей женщине постель. Пришлось вызвать "скорую" и оставить его инвалидом прямо под
пальмой.
И тут появился муж. Не погиб и даже похорошел. Вася, это было похоже на наш с тобою выход
из пещеры. Мир засверкал и запел. Возлюбленный припал к моим стопам и признался, что он
нарочно организовал свою погибель, чтобы дать мне настоящую свободу. Сам же он любит только
меня и, если за этот мучительный год я ни с кем не связала свою жизнь, он был бы счастливейшим
из смертных и так далее.
Я очень обрадовалась, что он жив, и прогнала его.
Говорить тут больше не о чем, перехожу к следующему сну.
6. Сон о страхе.
Что сильнее страха? Кто сам не пробовал, тот заговорит о воробьях, которые бросаются на
собак, о вражеских амбразурах и тому подобном, чтобы получилось, что сильнее страха -- отчаяние.
А я скажу точно: страх -- самое сильное чувство в человеке, и сильнее не бывает.
Ты догадался, о чем будет сон? То-то.
Человек храбр, пока у него есть шанс. Пока мы удирали от Кешки, мы его не боялись. Потому что
у меня был ты, а у тебя был автомат. Но разве мы от Кешки удирали? От кого мы удирали, те бы нам
шанса не дали. Но это еще не сон. Это так, мысли. А вот сон.
Сижу перед зеркалом -- любимое занятие. (Ах, Вася, вот почему наши предки боялись зеркала:
они видели его во сне!) Смотрю на себя, а за спиной кто-то стоит. Оглядываюсь -- никого. Откуда ему
быть: все на запорах, все, что открывается. И опять смотрюсь. Примеряю драгоценности. Знаю, что
их до меня носили. Знаю, как они добыты. Но люблю быть красивой. Притом -- чтобы все настоящее,
тяжеленькое. И потом -- не очень-то я знаю, как их добыли. Может, с убитой сняли, а может, просто
украли из квартиры. Сама не видела, так в чем же моя вина? Я не брезгливая, бог миловал. Я не
уродина, даже более того. Сама-то перед собой -- невинна. Сама-то перед собой могу я
покрасоваться. Они ведь только и мои, пока у меня. А придет Жан Бажан -- только я их и видела. Ему
не жалко, он может и подарить. Только все равно не поносишь. Вот тебе, Розочка, деньги, иди в
"Рубин" и сама себе подари. Любую побрякушку. Хоть легкую, хоть тяжелую. Беру эти деньги и прячу.
И никаких побрякушек не покупаю. Потому что опасаюсь в них на люди выходить. Люди полюбуются
тобой, потом одну подстерегут и -- снимут. Хорошо, если с живой. Но это еще не страх. И та фигура,
что появляется в зеркале -- это тоже не страх. Так себе, галлюцинация. Рассказать Жану Бажану --
обхохочет и скажет, что надо меньше глядеться. И спросит, появляется ли фигура, когда я без
побрякушек. Не появляется? Вот и не надевай.