Несомненно было только одно: везло ему или нет, Огилви лучше всех умел управлять «Левиафаном». Брюс сел на танкер в Гавре и видел собственными глазами, с каким трудом сменный капитан пересек Ла-Манш с его интенсивным движением. Огилви же проделывал это без труда. Или он просто притворялся?

Двери лифта открылись, и Брюс увидел перед собой смазчика в запачканной одежде. Тот опустил лицо и поспешно протянул руку к кнопкам.

— Езжайте туда, куда ехали, — сказал Брюс, заходя в кабину. — Я не тороплюсь.

Двери закрылись. Пока лифт спускался в машинное отделение, смазчик нервно поигрывал своими черными пальцами, затем прочистил горло, как будто полагал, что от него ждут каких-то объяснений.

— Сэр, я ходил подышать воздухом.

— В самом деле? — вежливо спросил Брюс.

— Я завсегда выхожу на палубу, когда получается, — продолжал смазчик.

Брюс подумал, что, судя по говору, тот — ирландец из Глазго. Лифт медленно опускался. Брюс представил себя в роли постороннего человека, способного понять простого матроса, в отличие от любителя дисциплины вроде Седрика Огилви, но он чувствовал себя в лифте как в ловушке и не знал, что сказать смазчику, хотя и считал, что обязан что-то произнести.

— Да, наверно, там у вас довольно жарко.

— Н-да... правда, в рубке не так уж плохо, сэр. Мы забегаем туда, чтобы немножко остыть.

— Да, могу себе представить.

Лифт остановился и открыл двери, впустив в кабину рев двигателей — оглушающий грохот, который подавлял все прочие чувства. У Брюса мелькнула мысль, что спертый и влажный воздух здесь жарче, чем днем в тропиках. Тело немедленно стало просить избавить его от жары и шума, и взгляд остановился на расположенной в центре машинного отделения рубке со звукоизоляционными стенами и кондиционерами. Убежище.

Внутри рубки были расположены электронные мониторы двух котлов высокого давления и паровых турбин мощностью в тридцать пять тысяч лошадиных сил каждая, вспомогательных котлов, опреснителей и электростанции мощностью в три миллиона ватт Серая краска толстым слоем покрывала стальные стены и переплетения труб, узкие трапы и площадки.

Из тех мест, где соединялись некоторые трубы, вырывались струйки пара. Брюс раздраженно покачал головой — столько утечек! «Левиафан» нуждается в основательном ремонте, и Седрик должен позаботиться об этом. Он выведет корабль в открытое море и все исправит.

— Сэр!

— Смазчик задержался в дверях лифта.

— Что такое? — прокричал Брюс через грохот.

— Можно мне поговорить с вами?

— Конечно. — Он нажал на кнопку, и дверь закрылась, отрезав их от невыносимого шума.

— В чем дело?

— В общем-то, сэр, ничего особенного. Просто... Я всегда выхожу на палубу, когда могу. На корме есть местечко, где можно посмотреть через борт.

Брюс кивнул. В планшире на корме имелись широкие выемки для кормовых швартовов.

— Ну и что?

— Не в последний раз, а до этого — когда мы заходили к французам...

— В предыдущее плавание капитана Огилви?

— Ага. Я вышел подышать воздухом. — Смазчик усмехнулся, и его мрачное лицо на мгновение помолодело. — Был шквал. Я вымок до костей. Я люблю так делать в конце смены. А потом греюсь под душем.

— Да-да, — кивнул Брюс.

На больших танкерах моряки пользовались исключительным комфортом. Каюты с ванными. Чистая одежда на каждую смену.

— Сэр, я смотрел на кильватер. Понимаете, это вроде струны, которая никогда от нас не оторвется. Она как будто привязана к корпусу, если вы понимаете, о чем я говорю.

Брюс кивнул. Он видел, как однажды матрос бросился в эту струну, загипнотизированный зрелищем нескончаемого потока. Смазчик продолжал разглагольствовать. Брюс рассеянно слушал его болтовню с задумчивым выражением лица. Сколько на свете моряков, похожих на этого человека! Тихие одинокие люди, которые накапливали в себе невысказанные мысли, а затем внезапно изливали свои фантазии в виде стихов или просто наивных слов — и так же внезапно замолкали снова. Он терпеливо ждал, пока смазчик закончит, но внезапно услышал нечто, вернувшее его к реальности.

— Что?!

— То, что я сказал, сэр. Мне показалось, что мы обо что-то ударились.

— Обо что? Когда?

— Все это барахталось в кильватере, как узлы на веревке.

— Почерневшие пальцы смазчика шевелились в воздухе.

— Что барахталось?

— Обломки. Какие-то белые штуковины. Целая куча. Я мало что разглядел. Было сыро и туманно. А палуба поднята высоко над водой.

— Когда это было?

— У французского берега, сэр, как я уже говорил. В предпоследнем плавании.

— На что же, по вашему мнению, налетел корабль? — спросил Брюс, пытаясь скрыть тревогу.

— Не знаю, сэр. Может быть, на яхту того доктора.

— Почему вы ничего не рассказали следователям? — резко спросил Брюс.

— Сэр, они не допрашивали механиков.

Брюс заскрипел зубами. Даже в наше время старинная вражда между машинным отделением и палубой не затухает. В минувшие времена, когда палубная команда обитала на носу, а машинное отделение — на корме, люди часто разделялись на два лагеря, каждый из которых был убежден в своей исключительности и в том, что противники, если за ними не следить, пустят корабль ко дну. Когда Брюс плавал кадетом на старом пароходе «Мутла» компании «Пи энд Оу», он наблюдал подобную вражду собственными глазами. Ночью рудовоз раскололся надвое, утром нос и корма плыли отдельно, но никто не махал руками друг другу.

Следователи, которые проверяли обвинения Хардена, упустили из виду, что смазчик мог находиться на палубе. А тот был оскорблен тем, что его забыли спросить, и ничего не сказал. Вероятно, это к лучшему. Пусть будет так.

— Ну, — произнес Брюс, нажимая на кнопку и вновь впуская в лифт рев машинного отделения, — спасибо, что рассказали мне. Правда, я уверен, что это ничего не значит.

— Как вы думаете, мы правда потопили яхту доктора?

— Нет. И я бы не стал трепаться на такие темы. Вы напрасно тревожите людей.

— Да, сэр. Сэр, вы позволите?..

— Что? — резко спросил Брюс.

— Зачем нам на борту этот вертолет с пулеметом?

— С каким пулеметом?

— С большим пулеметом, сэр. Его видели ребята, когда привязывали вертолет.