Темноту пронзили лучи прожекторов, освещая бурные волны. Бот — узкое суденышко длиной в тридцать пять футов — прорвался сквозь пенные гребни и помчался вдоль борта танкера, приноравливаясь к его скорости. Ветер доносил до мостика рев двух его дизельных моторов. Двигатели сначала увеличили обороты, затем замедлили, когда бот подошел ближе, и перешли в глухое ворчание, когда он соприкоснулся с корпусом танкера и прижал свой нос к темно-красным пластинам. На палубе бота появился человек. Второй лоцман помахал ему рукой и перешагнул через проход в фальшборте «Левиафана». Лоцман вернулся в ходовую рубку.

— Спасибо, — сказал ему третий офицер.

— Спокойного плавания, — пожелал лоцман.

Он кивнул рулевому, тому, который был помоложе, и моряк ответил облегченной улыбкой. Затем лоцман прошел через штурманскую рубку, мимо пощелкивающих компьютеров, мимо второго офицера, изучавшего карту Ла-Манша, мимо кадета, убиравшего карту пролива Солент, к лифту, который спустил его на главную палубу. Там его ждал матрос.

На палубе было гораздо теплее и не так ветрено. Внезапно нос корабля осветился. Лоцман услышал над головой гудение, увидел в небе огни, и через несколько секунд из темноты вынырнул «Белл рейнджер». Несколько моряков нырнули под вращающиеся лопасти и привязали шасси вертолета к площадке.

Лоцман вспомнил о раненом человеке и приказ Огилви, чтобы вертолет не приземлялся без его разрешения. Очевидно, просьба на посадку пришла на мостик, когда он уже ушел оттуда, и он не слышал ответа капитана. Это напомнило лоцману, что его дело сделано и корабль отпускает его, чтобы остаться наедине с самим собой.

Паровая лебедка вытащила наверх клеть подъемника как раз в тот момент, когда лоцман подошел к нему. Он вступил на платформу и поглядел вниз. Лоцманский бот казался пятнышком на белой от пены воде. Трап встал на свое место. Лоцман огляделся по сторонам и отступил назад на деревянные ступеньки. Это был самый трудный момент — повернуться спиной к провалу. Он спустился на три ступеньки, так что всего одна отделяла его от нижнего конца трапа, вцепился в боковые канаты и крикнул:

— Готов!

Зашипел пар. Трап внезапно дернулся и заскользил вниз вдоль борта корабля, плавно двигаясь на маленьких роликах по стальным пластинам. Лоцман, крепко вцепившись в перила, поглядел вниз. На носу бота стоял матрос. Лоцман поднял глаза, увидев высоко над собой моряка, управляющего подъемным механизмом.

Был ли это удачный блеф? Может, Огилви просто повезло, что корабль обладал достаточной скоростью для маневра? Корабль едва не потерял управление. Лоцман вспомнил бездонные глаза Огилви. Он каждый день имел дело с капитанами. Ему приходилось видеть умных людей и дураков, их надменность и страх. Огилви прилагал все усилия, чтобы унизить его, и лоцман решил, что капитан «Левиафана» просто боялся. Иначе понять его поведение было невозможно.

Трап дернулся и остановился. Лоцман шагнул на нос бота, и матрос подал ему руку. Он пробрался мимо каюты, держась за поручни, и спустился на кормовую палубу. Взревели мощные дизели, и бот помчался прочь.

Лоцман оглянулся. «Левиафан» затмевал звезды, простираясь на горизонте как черное облако.

В каюте сидели другие лоцманы. Обменявшись с ними сдержанными приветствиями, лоцман «Левиафана» сел рядом со своим дублером, чувствуя ужасную усталость. Бот летел по воде, кренясь и зарываясь носом. Затем он остановился, чтобы забрать лоцмана с контейнеровоза «Морской поезд». Новоприбывший заметил лоцмана «Левиафана».

— Я всю ночь тащился у тебя за задницей.

— Мог бы подтолкнуть.

— Надменная свинья, — пробормотал второй лоцман.

— Что, хреново было? — спросил лоцман с «Морского поезда».

Лоцман кивнул.

— Не без того.

Все кончилось. Он задремал, пока бот плыл в Портсмут.

Когда они пришвартовались к ярко освещенному причалу в военно-морской гавани, каждый лоцман положил по двадцать пенсов на приборную панель. Водитель бота, как принято, стал протестовать.

— Поставь пинту приятелю, — сказал лоцман «Левиафана», кивнув в сторону матроса, помогающего им выйти на причал.

В такси, которое везло их к Саутгемптонским докам, где они оставляли свои машины, лоцман поглядел на часы. Два часа ночи. До дома в Нью-Форесте еще час езды. Жена уже давно спит, но пони придут встретить его к воротам.

Джеймс Брюс брел по пустынным коридорам надстройки «Левиафана», размышляя о Седрике Огилви. Он думал о том, не окажется ли это плавание последним рейсом Огилви, и о том, как трудно судить о человеке, который умеет управлять кораблем, но не может справиться с собой. Было уже поздно. Он никого не нашел в библиотеке и в кают-компании. Госпиталь был пуст, в концертном зале темно. Стол в офицерском обеденном салоне уже накрыт к завтраку, ножи и вилки тихо позвякивали друг о друга, когда двигатели танкера прибавляли обороты. Море, конечно, никак не давало себя знать. Никакие волны не могли пошевельнуть гигантский корабль, хотя сильный западный ветер гнал по Ла-Маншу неприятную зыбь.

Средняя палуба надстройки, где размещались каюты офицеров, тоже была пустынна. Брюс вызвал лифт, чтобы подняться на капитанскую палубу, где располагались его собственные роскошные апартаменты. Компания ожидала отчета через два дня. Не слишком ли стар Огилви? Не потерял ли он своей хватки? Не нужно ли его заменить? Последнее предложение было похоже на плохую шутку, потому что нельзя сказать, чтобы на причале скопилась нетерпеливая очередь претендентов на должность.

Конечно, Огилви был не единственным капитаном в мире с дурным и мелочным характером. Но точно ли он знал, что ему хватит скорости для маневра, или просто повезло? Намеренно ли Огилви задирал нос перед лоцманом и своим третьим офицером, чтобы смутить их? «Вероятно, — подумал Брюс, — можно расспросить старшего инженера и точно узнать, что именно произошло, когда Огилви потребовал увеличить обороты». Нет, едва ли это удастся. Они с инженером занимали одинаковое положение, и, если только последний не затаил зуб на Огилви — а Брюс ничего не знал об их взаимоотношениях, — он будет осторожен в ответах. Тем не менее утром можно попробовать.