Кребсу «мы останемся вашими друзьями при любых обстоятельствах»[964] в надежде, что его слова возымеют действие. Как еще можно объяснить эти заверения?
Между 1939 и 1941 годами поощрялись нападки на Великобританию, но всякое упоминание слова «фашизм» было запрещено. Советник советского посольства в Париже Николай Иванов получил пять лет тюрьмы за «антигерманские настроения».[965] Приговор был утвержден — вероятно, из-за бюрократической волокиты — в сентябре 1941 года.
Эренбург приводит в своих воспоминаниях слова старого советского дипломата, который горько заметил, что два года, сэкономленные германо-советским пактом, были потрачены почти впустую. И добавляет: «Он (Сталин) подозревал в коварстве своих ближайших друзей, а Гитлеру поверил».[966]
Существует мнение, согласно которому вся ненависть и вражда были сконцентрированы на Троцком, поэтому Гитлер как бы оставался в тени. Гитлер был пугалом, скорее предназначенным для устрашения партии, нежели реальной угрозой. С психологической точки зрения в этом, по-видимому, есть доля правды. Однако нужно сказать, что недостаточный контакт с действительностью, обнаруженный Сталиным накануне нацистского вторжения, не чувствуется в его подходе к созетско-германским отношениям в первый период действия пакта. В 1939-40 годах СССР держался непреклонно и отказывался брать на себя конкретные обязательства. Оказывая Германии, как союзник, определенные услуги, он неизменно проявлял даже в самых незначительных переговорах цепкость и подозрительность, торговался за каждую мелочь. В последующий период войны эти же черты были характерны для его отношений с англо-американскими союзникалли. Таким образом, утрата чувства реальности — это своего рода «комплекс» 1941 года.
Возможно, что, сознавая беспомощность своей армии и своего режима перед лицом германского нападения, Сталин продолжал слепо надеяться на дополнительную двухлетнюю отсрочку, — надеяться вопреки здравому смыслу. Удача сопутствовала ему долгие годы, и он, видимо, окончательно уверовал в благосклонность судьбы. Но как бы там ни было, 22 июня на него посыпались отчаянные (и нелепые) донесения с границы: в нас стреляют, что нам делать?
А ведь советская армия была больше по численности, сильнее по материальной части и не хуже оснащена гехнически, чем немецкая. Только в одном нельзя их сравнить: немецкое командование, штаб и офицерский состав были на много голов выше. Гитлер устранил ряд высших офицеров, но у него хватило ума, чтобы понять: вести войну без хорошо обученных военных кадров — невозможно.
Советские армии, принявшие на себя удар немцев, были к этому не подготовлены и не получили нужной поддержки. Они начали в панике отступать. Реакция Сталина была мгновенной: он приказал расстрелять командующего Западным фронтом Павлова и его начальника штаба Климовских, за которыми последовал генерал Коробков, командующий разбитой 4-ой армией. Но это не могло спасти три армии и четыре механизированных корпуса, попавших в ловушку между Минском и Белостоком.
Советская авиация, обладавшая огромным численным превосходством над немецкой, была почти полностью уничтожена в первые дни войны. Правда, только одна шестая часть истребительной авиации была укомплектована машинами последнего образца.[967] Но это не сыграло решающей роли: превосходство оставалось весьма внушительным — 5:1, хотя бы только в численности самолетов. По недавним подсчетам ген. — майора П. Григоренко только одних отвечающих современным требованиям советских самолетов было 2700–2800 в то время, как у немцев весь воздушный флот состоял из трех-трех с половиной тысяч машин. Ошибки Сталинского руководства ВВС усугублялись, однако, промахами в управлении производством и конструкторской работой. Подготовка пилотов была на низком уровне, тактика была отсталой. Кессельринг назвал уничтожение советских бомбардировочных соединений «избиением младенцев».
Давние недостатки советского самолетостроения и ВВС обнаружились с новой силой в результате главного просчета Сталина — его неверия в возможность немецкого вторжения. Большие соединения советских ВВС находились в момент вторжения на земле и были уничтожены за несколько часов. Сталин, как и следовало ожидать, приказал расстрелять генерала Рычагова, командующего авиацией Северо-западного фронта. Другой генерал, Копец, потерявший шестьсот самолетов, нанеся при этом лишь незначительный ущерб «Люфтваффе», покончил с собой, не дожидаясь кары.
Советская армия обладала огромным преимуществом в количестве танков, причем эти танки не уступали немецким по техническим показателям. Первые поражения советских танковых частей могут быть почти полностью отнесены, как замечает Эриксон, за счет примитивной тактики и некомпетентности штабов.[968] (Ген. — майор Григоренко указывает, что танков было на советской стороне 14-15000, на немецкой — 371 2).
Исаак Дейчер, автор биографии Сталина, упоминает о том, что репрессированные командиры (так же, как и уцелевшие участники оппозиции) «были выпущены из лагерей для выполнения важного национального задания».[969] На этом стоит остановиться подробнее.
Константин Симонов говорит о существовании двух списков людей, находившихся в заключении, которые были уничтожены соответственно в октябре 1941 и в июле 1942 года, когда Сталин «расценивал положение, как отчаянное».[970] В этих списках значились имена видных советских военачальников. Так, Штерн, Локтионов, сменивший Алксниса на посту начальника ВВС, и Смушкевич (два генерал-полковника и один генерал-лейтенант, все — члены нового ЦК) вместе с рядом других были расстреляны 28 октября 1941 года.[971]
Маршал С. С. Бирюзов сообщает, что некоторые офицеры, освобожденные из лагерей и реабилитированные, могли еще как-то воевать. Другие же были совершенно сломлены: «Полученные в тюрьмах и лагерях моральные, а часто и тяжелые физические травмы убили у них волю, инициативу, решительность, столь необходимые военному человеку». Бирюзов рассказывает о генерале, герое гражданской войны, имевшем одиннадцать ранений, которого арестовали в 1939 году и приговорили к двадцати годам лишения свободы, как «врага народа». Он стал банщиком в лагере строгого режима и получил дополнительно пять лет за кражу нижнего белья. И этого морально искалеченного человека освободили в 1943 году и назначили начальником штаба одной из армий.[972]
В 1941 году на командных постах находились главным образом «кавалеристы», все трое питомцы бывшей Первой Конной армии. Тимошенко оказался способным военачальником, хотя и он проиграл несколько крупных сражений. Деятельность Буденного и Ворошилова (особенно первого) на Южном и Северном фронтах привела к катастрофическим последствиям. Другой протеже Сталина, маршал Кулик, опростоволосился в Ленинградской операции. Генерал Тюленев причастен к поражениям на Украине. У всех четырех отняли командование, но ни одного из них не расстреляли.
А много лет спустя, уже в 1957 году, Тюленев защищал львовскую операцию Сталина 1920 года — позорное и несмываемое пятно на репутации Красной Армии.
СССР удалось избежать полного поражения по двум причинам: во-первых, благодаря неисчерпаемым человеческим ресурсам; вторая, более важная причина состоит в том, что по ходу войны выдвинулись более талантливые командиры. Это могло произойти только в затяжных боях при отступлении. Новый дееспособный командный состав выделился путем естественного отбора, в горниле борьбы. Выдвиженцев-бездарей, сменивших старые кадры в 1937-38 годах, пришлось выполоть, как сорняк. Но победа была куплена ценой жизни сотен тысяч советских солдат, ценой сотен километров советской территории, брошенной при отступлении, и продлением срока войны.
