В поэме «Теркин на том свете» Александр Твардовский писал:

«Там — рядами, по годам

Шли в строю незримом

Колыма и Магадан,

Воркута с Нарымом.

За черту из-за черты

С разницею малой

Область вечной мерзлоты

В вечность их списала.

Из-за проволоки той

Белой-поседелой —

С их особою статьей,

Приобщенной к делу…

Кто, за что, по воле чьей

— Разберись наука…».[490]

Подготовку самого крупного из всех процессов вели менее опытные люди, чем режиссеры предыдущих судебных спектаклей — судилищ над Зиновьевым и Пятаковым. Ветераны НКВД к тому времени уже сошли со сцены. Заместитель Наркома внутренних дел Агранов, в свое время личный друг Сталина, последовал за Ягодой и его людьми. Современная биографическая справка утверждает, что он «в 1937 году исключен из партии за систематические нарушения социалистической законности»,[491] словно предлагая нам верить, будто партийное руководство в 1937 году не одобряло такую практику!

Агранов погиб (наиболее вероятно расстрелян) в 1938 году.[492] Его жена тоже расстреляна.[493]

Прежних руководителей НКВД — Молчанова и Миронова, Агранова и Гая — заменила команда Ежова, в которой опытными людьми были Заковский из Ленинграда, бывший командир пограничных войск при Ягоде Михаил Фриновский и, до известной степени, бывший начальник ГУЛАГа Матвей Берман. (В январе 1938 года Берман был переведен с поста заместителя Наркома внутренних дел на должность Наркома связи. Его заменил Заковский). Иностранный отдел НКВД возглавил Слуцкий.[494] Все четверо исчезли на протяжении последующего года, но они все же успели подготовить судебный спектакль, оказавшийся не на много хуже двух предыдущих. Заговор был более сложным и более ужасающим, и на процессе произошло больше ошибок в отдельных деталях — ошибок, привлекших внимание серьезных критиков. Но в целом процесс был достаточно успешным.

Можно думать, что к тому времени публичных процессов уже не требовалось. Ведь и оппозиция и все полунезависимые голоса в окружении Сталина были полностью подавлены. Так что третий процесс был в этом смысле не более, чем «парадом победы». На процессе были собраны воедино все виды оппозиций, а также вредительство, террор, измена и шпионаж. Эти «компоненты» были представлены публике как составные части общего громадного заговора. Готовя первый из трех процессов — суд 1936 года над Зиновьевым, Каменевым и другими, — начальник отдела НКВД Молчанов представил Сталину особую диаграмму. На ней цветными линиями было обозначено, когда и через кого Троцкий якобы связывался с заговорщиками внутри страны.[495] Подобная диаграмма, начерченная для процесса Бухарина, Рыкова и других, была бы куда более сложной.

Судебный процесс открылся в Октябрьском зале Дома Союзов 2 марта 1938 года. На его подготовку ушло больше года, но масштаб спектакля был крупнее, чем масштаб двух предыдущих зрелищ того же рода.

Ибо теперь все нити были связаны в один узел. «Правые» — Бухарин и Рыков — оказались союзниками Троцкого и прежних троцкистско-зиновьевских «заговорщиков»; «открылись» их связи с так называемыми «бывшими троцкистами», которых еще не судили, с обычным набором террористических групп и, наконец, с разведками нескольких государств. «Выяснилось», что они успели создать два «резервных» центра; что были непосредственно связаны с делом Енукидзе и, не менее тесно, с «военным заговором» Тухачевского. Больше того, «вскрылись» их организационные связи с «националистическим подпольем» полудюжины нерусских республик. В «правые» группировки были будто бы вовлечены десятки людей, считавшихся верными сталинцами. И, наконец, их крупными соучастниками были сам Нарком внутренних дел Ягода со своими ближайшими помощниками.

Слабый свет зимнего пасмурного дня был недостаточен для узкого длинного зала. Все время, днем и вечером, горели электролампы.[496] При таком неверном смешанном свете в зал ввели разношерстный набор обвиняемых.

На первом из трех процессов, в 1936 году, только Зиновьев, Каменев и, в меньшей степени, Смирнов были видными фигурами. Главные действующие лица второго процесса — Пятаков, Радек и Сокольников — были еще меньшего калибра. И в том и в другом случае «окружение» главных обвиняемых составляли третьеразрядные «террористы» и чуть более интересные инженеры-«вредители». Теперь все выглядело иначе.

На скамье подсудимых сидели три члена ленинского состава Политбюро — Бухарин, Рыков и Крестинский. Рядом с ними был легендарный Раковский — руководитель революционного движения на Балканах и на Украине. Зловещий Ягода — олицетворение тайной полиции — поглядывал направо и налево с крысиной подозрительностью. А основное ядро остальных подсудимых составляли высшие работники сталинского государственного аппарата. Розенгольц, Иванов, Чернов и Гринько были до предыдущего года наркомами; Зеленский возглавлял Центросоюз; Шарангович руководил Белорусской партийной организацией. Впервые рядом с этими «европейцами» сидели два «азиата» — узбеки Ходжаев и Икрамов, за год до того «разоблаченные» как «буржуазные националисты». К этим главным политическим обвиняемым были добавлены пять значительно более мелких работников: сотрудник советского торгпредства в Берлине Бессонов, сотрудник Наркомата земледелия Зубарев и бывшие секретари Ягоды, Куйбышева и Максима Горького. Наконец, в качестве ужасающей новинки на скамье подсудимых находились три человека, совсем далекие от общественной жизни, — врачи Плетнев, Левин и Казаков. Первые два были весьма известны в своей области, а также являлись самыми старшими среди обвиняемых (66 и 68 лет соответственно).

В обвинительном заключении перечислялось решительно все — шпионаж, вредительство, подрыв советской военной мощи, провокация нападения на СССР, заговор с целью расчленения Советского Союза, свержения общественного строя в стране и восстановления капитализма. С этими целями обвиняемые, дескать, создали широкую конспиративную организацию из троцкистов, зиновьевцев, «правых», меньшевиков, эсеров и «буржуазных националистов» на всей территории Советского Союза. Они будто бы действовали в тесном сотрудничестве с «военными заговорщиками». Многие из подсудимых, говорилось в обвинительном заключении, были немецкими, английскими, японскими или польскими шпионами с давних пор — с начала двадцатых годов. Некоторые были агентами царской охранки в революционном движении. Вредительские акты совершались в промышленности, сельском хозяйстве, торговле и финансовой области.

Что касается террора, то на обвиняемых была возложена ответственность за убийство Кирова, для чего Ягода создал условия через своего ленинградского сотрудника Запорожца. Кроме того, обвинительное заключение приписывало им умерщвление Куйбышева и Максима Горького, умерших, как считалось до того, естественной смертью. Была якобы также ускорена смерть бывшего начальника ОГПУ Менжинского и сына Горького — Пешкова. Все это были, мол, «медицинские убийства», причем Ягода был обвинен также в попытке отравить Ежова. Помимо этого, в обвинительное заключение был вписан знакомый по прошлым процессам набор безуспешных попыток покушения на Сталина и других партийных руководителей.

Против главного подсудимого Бухарина было выдвинуто еще одно, совершенно новое, обвинение: он якобы, пытался в 1918 году захватить власть, убив Ленина и Сталина.

Как и на двух предыдущих процессах, председательствовал Ульрих. Одним из членов суда был тоже знакомый по прошлым спектаклям Матулевич, другим — «новичок» Иевлев, более молодой по возрасту и стажу. Государственным обвинителем был опять Вышинский. Защитников имели только трое подсудимых — врачи. Левина защищал адвокат И. Брауде, а Плетнева и Казакова — Н. Коммодов. Эти два адвоката в меру сил помогали обвинителю на предыдущем процессе по делу Пятакова и других.