Среди других руководителей венгерской революции 1919 года были арестованы еще двенадцать народных комиссаров коммунистического правительства Будапешта. В числе их — патриарх венгерского коммунизма Дечо Бокани, а также Йожеф Погани, под именем Джона Пеппера представлявший Коминтерн в американской компартии. Из этих двенадцати двое сумели выжить в лагерях. Были арестованы и бесследно исчезли и другие венгерские коммунисты — например, партийный теоретик Лайош Мадьяр.
В ходе террора погибло также много итальянских коммунистов — например, Эдмондо Пелузо, в свое время участвовавший в Кантонской коммуне вместе с Нойманом. Из тюрьмы, где его пытали, Пелузо сумел переправить друзьям письмо. Он просил о помощи, писал, что с каждой пыткой уходят его силы, и заклинал друзей верить в его невиновность. Но так как в то время всем мерещились ловушки и провокации, то и бывшие друзья Пелузо, получившие письмо, сочли его полицейской ловушкой и ничего не предприняли.
Более того, несколько итальянских коммунистов, прошедших лагеря и впоследствии освободившихся, неожиданно обнаружили, что их рассказам о тюремной и лагерной жизни не очень верят. Зять самого Тольятти был арестован в 1937 году. Ему выбили зубы и неизлечимо повредили позвоночник,[758] но впоследствии выпустили живым. О том, что с ним происходило в заключении, Роботти никому не рассказывал. А в декабре 1961 года, в своей речи на пленуме ЦК итальянской компартии, Роботти объяснил свое поведение: он сказал, что о терроре в Советском Союзе следует говорить не итальянским, а советским коммунистам![759]
Однако счастливую судьбу Роботти разделили немногие. Хотя большинство руководящей группы компартии Италии спаслось благодаря полному повиновению Тольятти и благосклонности к нему Сталина, около двухсот итальянских коммунистов все-таки исчезло. У Евгении Гинзбург находим упоминание об итальянской коммунистке в Ярославской тюрьме: женщина страшно кричала, потому что ее били и обливали ледяной водой из шланга.[760]
Разгром югославской компартии начался с ареста в Москве летом 1937 года ее Генерального секретаря Горкича. Еще до того арестовали его жену польку, обвинив ее в том, что она была английским шпионом. Вслед за Горкичем был арестован почти весь состав ЦК компартии Югославии и большое число находившихся в СССР югославских коммунистов. В речи на пленуме ЦК Союза Коммунистов Югославии 19 апреля 1949 года Тито сообщил, что больше ста человек из числа этих арестованных «нашли смерть в сталинских тюрьмах и лагерях».[761]
Среди погибших были такие люди, как секретарь ЦК партии по оргвопросам Владо Чопич, приехавший в Москву прямо из Испании, где он был командиром Интернациональной бригады.
Около того времени в Москву приехал и сам Тито. Ему дали номер на четвертом этаже гостиницы «Люкс». Позже он рассказывал, что каждый вечер ложился спать, не зная, выйдет ли утром свободно из номера или проснется среди ночи от зловещего стука в дверь.[762] Тито указывает, что в Коминтерне существовала тенденция распустить всю компартию Югославии, как было сделано с компартиями Польши и Кореи. Однако в конце концов ему разрешили сформировать новый ЦК. После этого Тито постарался перевести свой ЦК в Югославию и Западную Европу, где было больше шансов спастись от разгрома.
Бывший первый секретарь ЦК компартии Финляндии Аво Туоминен приводит длинный список расстрелянных руководителей компартии и сообщает, что «почти все финны, жившие тогда на территории Советского Союза, были объявлены врагами народа». Обвинения против руководящих финских коммунистов, пишет Туоминен, были состряпаны на основе «признаний», полученных от арестованного Oттo Вилена «сталинским методом избиения».[763]
Крохотная румынская компартия потеряла двух главных руководителей. Один из них, Марсель Паукер (не путать с его однофамильцем — крупным работником советских карательных органов), был арестован, как говорят, по доносу своей жены Анны Паукер.[764] Его обвинили в сотрудничестве с Зиновьевым и расстреляли без суда.[765] В том же 1937 году был расстрелян Александру Доброжану. По-видимому, наиболее вероятной причиной уничтожения этих двух румынских коммунистов были их прежние связи с Христианом Раковским, которому предстояло стать одним из главных обвиняемых на бухаринском процессе.
Об этом микротерроре в рядах румынской компартии ничего не сообщалось вплоть до 1952 года, пока в Бухаресте не был арестован член Политбюро Румынской рабочей партии Василе Лука. В связи с его арестом пошли нападки на «предательскую клику Марселя Паукера». (Судьба Луки, признаться, сильно напоминает сатиру Орвелла «Скотский хутор» [стр. 66-7], о которой мы уже упоминали в гл. 2. В ней фигурирует боров по имени Снежок, объявленный «изменником». Хотя Снежок был смелым военачальником, и ему животные обязаны своей главной победой, их уверили, что на самом деле Снежок во время боя помогал противнику. Точно то же самое проделали с Василе Лукой: про него, до тех пор известного героя венгерской революции 1919 года, было теперь сказано, что он командовал пулеметным соединением противника).
Тяжелые репрессии перенесла компартия Болгарии. Сообвиняемые Георгия Димитрова по Лейпцигскому процессу Попов и Танев были арестованы и приговорены к тюремному заключению.[766] Танев так и погиб в заключении, а Попов выжил и в 1955 году был реабилитирован. Будущий сталинский правитель Болгарии Вылко Червенков некоторое время прятался от ареста в квартире Димитрова, пока Димитров осторожно заступался за него и в конце концов отвел от Червенкова угрозу ареста. Были и другие жертвы. В Вологодском лагере одного болгарина бросили в яму и не давали ему никакой еды, пока через тринадцать дней он не умер.[767]
И так было со всеми эмигрантскими коммунистическими группами. Но самый тяжелый удар обрушился на поляков. Польская компартия занимала особое место во взаимоотношениях с Москвой. Здесь нет места для изложения сложной истории польского коммунизма, зародившегося вначале в виде двух фракций старой польской социал-демократической партии и левого крыла польской социалистической партии. Скажем лишь, что очень многие польские коммунисты вышли из социал-демократической партии Литвы и Царства Польского. Эта партия, вместе с еврейским Бундом и латышскими социал-демократами, была приглашена на началах автономии на IV съезд РСДРП в 1906 году, когда меньшевики и большевики находились еще в формальном объединении. В состав Центрального Комитета РСДРП были избраны на съезде два представителя польской партии — А. С. Варский и Ф. Э. Дзержинский.
В целом поляки поддерживали большевиков, хотя и с оговорками. Тогдашний лидер польских коммунистов Роза Люксембург писала в частном письме, что полезно заручиться поддержкой большевиков, несмотря на их «татаро-монгольскую дикость». Хотя Ленин вскоре занялся созданием фракций в польской партии и открыл полемику с Розой Люксембург и другими, эти фракции и полемика носили, так сказать, «домашний» характер, отличаясь этим от отношений большевиков с другими зарубежными организациями. Члены польской и русской организаций часто переходили из одной в другую — из польской в русскую и наоборот. Когда Польша стала независимым государством, поляки, работавшие с большевиками и оставшиеся на советской территории, стали попросту членами РКП[б]. Можно вспомнить хотя бы о Дзержинском, Радеке, Менжинском и Уншлихте (то же самое произошло и с латышскими коммунистами — например, Эйхе и Рудзутаком). Польский коммунист мог по собственному желанию перевестись в РКП[б]. Так, скажем, Юлиан Мархлевский в 1920 году был сделан главой марионеточного польского правительства, сформированного в тылу Красной Армии при вторжении в Польшу. А после разгрома наступления Мархлевский объявился уже в качестве советского дипломата.
