Но даже за невинное удовольствие в виде сладкого пирожка надо платить, а у Джеймса не было денег даже на то, чтобы оплатить долг. Шесть фунтов не такая уж большая сумма для такого богатея, как его брат Уильям, наследник графства Килмарти, но для Джеймса эта сумма равнялась месячному жалованью.

Джеймс нахлобучил шляпу, лихо заломив ее набок таким образом, чтобы, с одной стороны, прикрыть от любопытных глаз след от удара, а с другой – не слишком сильно натереть все еще саднившую рану. Увы, надетая таким образом шляпа почти не давала тени. Солнце на миг ослепило Джеймса, и он невольно прищурился. И в этот момент Уильям ткнул его локтем под ребра.

– Ты что?.. – буркнул Джеймс.

– Потрудился ты, брат, на славу. – Уильям кивком указал куда-то влево.

Повернувшись и посмотрев в указанном направлении, Джеймс даже присвистнул от удивления. Сквозь разбитое стекло он увидел, как горничная энергично подметала пол в трактире, на первом этаже гостиницы, и еще отчетливо слышал стук плотницкого молотка, доносившийся откуда-то из глубины дома. От этого стука у него снова начала раскалываться голова.

Да, верно, кто-то славно повеселился там вчера, и если верить хозяину заведения, то этим кем-то был именно он, Джеймс.

Горожане же, проходившие мимо, охали и качали головой, глядя на следы погрома.

Джеймс вздохнул, почувствовав болезненный укол совести, – как и тогда, когда хозяин пострадавшей гостиницы упомянул его отца. Такое прегрешение не спрячешь, не заметешь под персидский ковер его матери. Увы, на этот раз он опозорился на глазах у всего города.

Джеймс поспешно перешел на другую сторону, не переставая проклинать ту, что была виновницей всех его несчастий. Если уж ему придется заплатить шесть фунтов за вчерашний кутеж, то хотелось бы в обмен получить хоть что-то. А он не мог вспомнить ничего для себя приятного. Несправедливо! Нет, кое-что приятное ему все же запомнилось, но этого кое-чего было с горсточку. И воспоминания эти, словно куча камешков в жестяном ведре, перекатывались у него в голове, больно ударяя в череп. От его партнерши, кем бы она ни была, едва уловимо пахло лимонами. Едва уловимо – потому что запахом бренди от нее разило сильнее. Впрочем, комбинация этих двух запахов – лимона и бренди – ему нравилась, она возбуждающе щекотала ноздри. Даже сейчас, потянув носом, он почувствовал эту смесь ароматов, исходивших от воротничка его сорочки.

Непрошеная, к нему вдруг явилась мысль, что он хотел бы увидеть ее в своей рубашке, доходящей ей, должно быть, до колен. Что бы там ни думали о нем горожане, он, Джеймс, был очень разборчив и не с каждой женщиной ложился в постель. Судя же по смутным отрывкам воспоминаний, эта женщина была необычайно хороша. Во всех отношениях…

Джеймс зажмурился, и перед ним возникли чудесные серые глаза; вспомнился звонкий, за душу берущий смех, который срывался с губ ее подобно свежему ветерку. И еще ему вспомнилось, что он чувствовал, держа ее в объятиях, вибрацию ее тела, когда она смеялась над чем-то. Она была яркой и прекрасной как комета. И эта комета ослепила его, одурманила.

И ему очень хотелось знать: все, что он помнил о ней, было до или после того, как она стащила его кошелек?

– Куда мы идем, Джемми, братишка? – спросил Уильям таким тоном, словно они вышли прогуляться. – Может, в церковь заглянем?

Джеймс в недоумении посмотрел на брата и встретил его добродушно-насмешливый взгляд.

– С чего бы мне вдруг захотелось церковь посетить?

– Чтобы попросить у Бога прощения за вчерашние прегрешения, – со смешком ответил Уильям.

Джеймс поморщился. Опять насмешка! Ведь ноги его в церкви не было уже одиннадцать лет – с тех пор как произошел тот досадный случай с пастором. Так что он и сегодня не собирался исповедоваться. Сегодня в планах его было одно – отыскать женщину, которую он очень смутно помнил.

– Или, возможно, ты найдешь там другую женщину, которой надо срочно выйти замуж, – продолжал издеваться брат, не подозревая о том, что у Джеймса вот-вот лопнет терпение. И тогда уж пусть Уильям пеняет на себя!

– Я на ней не женился, – процедил Джеймс. Сам того не желая, он произнес эту фразу с сильным шотландским акцентом и мысленно выругался. Как ни боролся он с этим проклятым говором, акцент то и дело прорывался, указывая на происхождение Джеймса. Причем случалось это обычно в самый неподходящий момент. Даже полученное в Кембридже образование не смогло его искоренить. – По крайней мере я думаю, что этого не делал, – уточнил Джеймс, на этот раз тщательно следя за артикуляцией.

Тут Уильям, склонив голову к плечу, осведомился:

– Может, нам следует в этом убедиться?

– Каким образом? – буркнул в ответ Джеймс. – Я ведь не помню, что было ночью. Да и рано утром – тоже. А тебя там не было. И вообще, я скорее отправлюсь в ад, чем еще раз спрошу у этого проклятого трактирщика о том, что я, возможно, сделал и чего, возможно, не делал. – Джеймс помолчал, досада душила его. – Этот негодяй, чего доброго, еще шесть фунтов с меня потребует! Или же сообщит, что я женился на мужчине.

Уильям в притворном ужасе воскликнул:

– Так девушка в итоге оказалась мужчиной?!

– Заткнись и помоги мне дойти до дома, – пробормотал Джеймс. Он помотал головой, чтобы избавиться от мысли, посетившей его в результате этого абсурдного обмена репликами. Нимфа, чей образ, возможно, был отчасти плодом его воображения, конечно, не являлась мужчиной. Но и юной невинной девушкой она также не была. Почему-то ему хорошо помнилась ее грудь, но не имя. И ее голоса он тоже не помнил. Помнил только смех.

Но ее груди… О, они были восхитительны! Бледные как снятое молоко и с тонкими голубоватыми прожилками, по которым он с таким наслаждением водил языком. Славные груди у нее – груди взрослой женщины, а не молоденькой девушки. И он сожалел об их потере почти так же, как об утрате своего кошелька.

Только вот прощать ей кражу кошелька в его намерения не входило. Он, черт возьми, его отыщет – пусть не сомневается. А вот про груди ему бы лучше забыть…

Увлеченный своими мыслями, Джеймс не заметил, как оступился, и чуть не упал. Хорошо, что Уильям оказался рядом и успел его поддержать, а то разбитым у него оказался бы не только череп, но и нос.

– Ах, Джемми… – пробормотал Уильям. – Не думаю, что дом – это то место, куда мне следует тебя отвести. По крайней мере тот дом, который, как мне думается, ты имеешь в виду. Ты нездоров, тебя сильно ударили по голове. Позволь мне отвезти тебя в настоящий дом.

Уильям, конечно, имел самые благие намерения, предложив отвезти брата домой и подразумевая под словом «дом» не ту жалкую лачугу в нескольких милях от Морега, которую Джеймс арендовал на пару с Патриком. Брат имел в виду их фамильное поместье под звучным названием «Килмарти-касл». Но как раз туда Джеймс не согласился бы поехать ни за что на свете. По крайней мере до тех пор, пока прочно не встанет на ноги. А после событий прошедшей ночи положение его стало таким зыбким, что перспектива когда-нибудь добиться успеха казалась призрачной.

Нет-нет, ни за что он не поедет туда, где ждали его близкие люди, которым он до сих пор приносил одни лишь разочарования.

– Нет! – выплюнул в лицо брату Джеймс. – Ни за что! Пусть лучше черти утащат меня в ад!

– Отец мог бы помочь…

– Нет, – повторил Джеймс, с удовлетворением отметив, что голос его окреп. Он понял, что нашел верный тон и что эта находка пригодится ему на профессиональном поприще. Солиситор должен уметь произнести «нет» так, чтобы отбить у оппонентов желание оспаривать его решения. Главное – не забыть, как он это сказал, до тех пор пока не откроет практику в Лондоне. Если, конечно, это время когда-нибудь придет.

Стряхнув с плеча братскую ладонь, Джеймс свернул на центральную улицу города, которая сегодня по случаю рыночного дня была почти непроходимой из-за толчеи. Приходилось лавировать между детьми и бродячими собаками, стараясь при этом не угодить в дымящиеся кучки конского навоза.