Полное счастье могут дать лишь привилегии, даруемые идиотам. Даже самый неисправимый оптимист не способен всегда улыбаться. Нет, если можно было бы допустить существование настоящих оптимистов, то это привело бы только к тому, что они пришли бы в отчаяние от счастья.

Это стихотворение передает не просто чувства путешественника. Мы всегда идем на компромисс – вместо «желаемого» соглашаемся на «возможное». Ученые смогут, наверное, дать листьям дуба самые прекрасные имена. Но если просто взять листья дуба в руку, они листьями дуба и останутся.

Печалиться о листьях дуба только потому, что они листья дуба, – значит проявить к ним гораздо большее уважение, чем если просто подчеркивать: на них можно класть еду. Такое утверждение еще скучнее, чем просто с безразличной улыбкой пройти мимо них только потому, что они листья дуба. Во всяком случае, всю жизнь без устали печалиться об одном и том же комично и в то же время безнравственно. Великие пессимисты далеко не всегда корчили кислые физиономии. Даже страдавший неизлечимой болезнью Леопарди иногда грустно улыбался, глядя на бледные розы…

Безнравственность – другое название чрезмерности.

Покинув тайком королевский замок, Сиддхартха целых шесть лет вел аскетическую жизнь. Он вел ее в течение шести лет, искупая невиданную роскошь, в которой жил в королевском замке. Сыну же плотника из Назарета хватило и сорокадневного поста.

Сиддхартха приказал Чандаке приготовить лошадей, и они тайно покинули королевский замок. Но склонность к рассуждениям часто вызывала у него меланхолию. Нелегко установить, кто вздохнул с облегчением, когда Сиддхартха покинул королевский замок: сам будущий Шакьямуни или Яшодхара, его жена.

После шести лет аскетической жизни Сиддхартха под смоковницей достиг высшего постижения. Его поучения, как стать Буддой, говорят о том, что материя господствует над духом. Он купается. Пьет млечный сок. Наконец, разговаривает с пасущей скот девушкой, ставшей впоследствии буддой Нанда.

Традиционно считается, что политический гений – это тот, кто волю народа превращает в свою собственную. Однако все наоборот. Правильнее сказать, что политический гений – это тот, кто свою собственную волю превращает в волю народа. Или по крайней мере заставляет поверить, что такова воля народа. Поэтому политический гений должен быть и гениальным актером. Наполеон говорил: «От великого до смешного один шаг». Эти слова подходят не столько императору, сколько актеру.

Народ верит в великие принципы. Политический гений и ломаного гроша не даст за великие принципы. Лишь для того, чтобы править народом, он надевает на себя личину борца за великие принципы. Но однажды надев эту личину, он уже никогда не в состоянии сбросить ее. Если же попытается содрать ее силой, то сразу же сойдет со сцены как политический гений. Даже монарх ради сохранения короны идет на ограничение своей власти. Потому-то трагедия политического гения всегда заключает в себе и комичность. Такую комичность, например, содержит сценка из «Записок от скуки», когда монах храма Ниннадзи стал танцевать, надвинув на голову котел-треножник.

«Любовь сильнее смерти» – эти слова можно найти в романе Мопассана. Но, разумеется, сильнее смерти не только любовь. Например, больной брюшным тифом съедает печенье, зная, что неминуемо умрет от этого – вот прекрасное доказательство, что и голод иногда сильнее смерти. Да и кроме голода можно назвать многое, что сильнее смерти, – патриотизм, религиозный экстаз, человеколюбие, алчность, честолюбие, преступные инстинкты. В общем, любая жажда сильнее смерти (конечно, жажда смерти – исключение). Правда, я бы не решился утверждать, что любовь в большей мере, чем все перечисленное, сильнее смерти. Даже в тех случаях, когда кажется: вот любовь, которая сильнее смерти, на самом деле нами владеет так называемый боваризм, свойственный французам. Это сентиментализм, восходящий ко временам мадам Бовари, заставляющий нас воображать себя тем самым легендарным любовником.

Жизнь – нечто еще более адское, чем сам ад. Муки в аду не идут вразрез с установленными законами. Например, муки в мире голодных духов заключаются в том, что стоит грешнику попытаться съесть появившуюся перед ним еду, как над ней вспыхивает огонь. Но муки, ниспосылаемые жизнью, к несчастью, не так примитивны. Иногда стоит нам попытаться съесть появившуюся перед нами еду, как над ней вспыхивает огонь, но иногда совершенно неожиданно можно и поесть в свое удовольствие. А случается и такое, что, поев с наслаждением, заболеваешь катаром, в другой же раз неожиданно, к своему удовольствию, легко перевариваешь пищу. К такому миру, где не существует законов, нелегко приноровиться. Мне кажется, попав в ад, я смогу улучить момент и стащить еду в мире голодных духов. А уж если проживу два-три годика на игольчатой горе или в море крови и пообвыкну, то совсем уже не буду испытывать особых мук, шагая по иглам, плывя в крови.

Обыватели любят скандалы. Скандальная история с Белой лилией, скандальная история с Арисимои, скандальная история с Мусякодзи – обыватель следит за ними с невыразимым удовольствием. Почему же обыватели так любят скандалы, особенно скандалы, в которых замешаны известные люди? Гурмон отвечает на это так:

«Причина в том, что эти скандалы позволяют представлять наши собственные, которые мы тщательно скрываем, как нечто естественное».

Ответ Гурмона абсолютно точен. Но недостаточно полон. Ординарные люди, неспособные устроить даже скандала, видят в скандалах вокруг знаменитых людей прекрасное оружие для оправдания собственного малодушия. И в то же время видят прекрасный пъедестал, чтобы воздвигнуть свое несуществующее превосходство. «Я не такая красавица, как Белая лилия. Но зато добродетельнее, чем она». «Я не столь талантлив, как Арисима. Но зато лучше, чем он, знаю людей». «Я не столь… как Мусякодзи, но…» – сказав это, счастливый обыватель крепко засыпает, как удовлетворенная свинья.

Одна из отличительных черт гения – способность устраивать скандалы.

Общественное мнение всегда самосуд, а самосуд всегда развлечение. Даже если вместо пистолета прибегают к газетной статье.

Существование общественного мнения оправдывается хотя бы удовольствием попирать общественное мнение.

Враждебность сравнима с холодом. Будучи умеренной, она бодрит и к тому же многим необходима для сохранения здоровья.

Совершенная утопия не появляется в основном по следующей причине. До тех пор пока не изменится человеческая натура, совершенная утопия появиться не может. А если человеческая натура изменится, утопия, казавшаяся совершенной, сразу же будет восприниматься как несовершенная.