— Друзья! Боевые товарищи!— вскинул Маркин руку со скомканной бескозыркой. — Пошлем телеграмму нашему Ленину. Пожелаем ему скорейшего выздоровления. Пусть знает он, что мы готовимся к взятию Казани...

Гул, равносильный гулу прибоя, развалил вечернюю тишину. Слабый голосок Ларисы Рейснер утонул в этом море шума. Ее прежние представления о популярности, славе, величии распадались перед этой яростной силой любви. В этих ошеломляющих криках было не слепое поклонение, а естественная любовь, и надежда, и почти детское доверие людей к человеку, ставшему необходимым, как хлеб...

Переполненная звездами ночь повисла над Волгой. Стволы орудий блестели от лунного света и мелкой росы. Флагманский миноносец с погашенными огнями бесшумно рассекал волжские воды.

Рейснер едва различала на мостике фигуры капитана, штурмана. За «Прочным» чуть обозначались движущиеся силуэты «Прыткого» и «Ретивого» — буксирных пароходов, переделанных под канонерские лодки. На всех этих «Ванях», «Ольгах», «Ташкентах» замерли в нетерпеливом ожидании десантники Маркина.

Для Ларисы Рейснер тоже наступило мучительное ожидание сигнального выстрела. С этим выстрелом красная флотилия откроет ураганный огонь по судам адмирала Старка.

Сигнальный выстрел не был оглушительным. Пронзительная вспышка в ночи — и миноносец содрогнулся всем корпусом. Лариса качнулась, ухватилась за край борта...

Налет красной флотилии был страшным в своей неожиданности. Черные стволы дымов росли над Волгой.

Напряжение боев под Казанью нарастало.

7

«Благодарю. Выздоровление идет превосходно... Лучшие приветы». Торопясь, оставляя на бумаге чернильные кляксы, Лариса Рейснер переписывала ленинскую телеграмму. Маркин выдергивал из ее пальцев листок, совал вестовому:

— На канонерку «Олень»! Прочесть бойцам ответ товарища Ленина...

Перо запиналось и прорывало шершавую бумагу, глуховатый голос Маркина поторапливал, жилистая рука его мелькала перед глазами.

— На плавучий форт «Сережу»! Зачитать всем от командиров до кочегаров. Быстрее же, Лариса Михайловна!

Рейснер слышала, как новый вестовой соскальзывал с трапа в шлюпку, как взбрызгивалась под веслами вода, и принималась за очередную копию. За ее спиной тихо, но возбужденно спорили пулеметчики Серега Гордеев и Всеволод Вишневский.

— Как по-твоему, окаянный ты мой приятель, можно через головы наших ребят лупить из пулемета по белым?

— Можно, но осторожно.

— Вся загвоздка в том, чтобы своих не покрошить.

— С комиссаром разве потолковать?

— Совершенно даже необходимо. Маркин — он собаку съел на всяких выдумках.

Рейснер с необычной остротой почувствовала тревожную атмосферу последних часов перед штурмом Казани. Атмосферой ожидания охвачены сейчас Маркин, пулеметчики Гордеев и Вишневский, все бойцы волжской флотилии, она сама. В Москве Ленин тоже переполнен ожиданием. Сколько еще остается до штурма? Пять часов, или триста минут, или восемнадцать тысяч секунд... Чернеют ряды бойцов на палубе миноносца. Командоры стоят у своих орудий, пулеметчики — у «максимов» и «виккерсов».

Лариса Рейснер на мгновение прикрыла глаза. Представила, как на всех боевых и вспомогательных судах проходят митинги. Вполголоса читается телеграмма — простые ленинские слова... И как бы в ответ своим мыслям услышала приглушенный голос Маркина:

— Друзья! Мы запрашивали Москву о самочувствии нашего Ленина. И вот пришла телеграмма. От самого Владимира Ильича. — Маркин вытащил из нагрудного кармана телеграфный бланк, вскинул руку. — Вот она, телеграмма от Ленина-Лариса Рейснер уже наизусть выучила текст телеграммы. И все же мысленно повторяет слова, произносимые Маркиным: «Благодарю. Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживавших их кулаков-кровопийцев будет образцово-беспощадное. Лучшие приветы. Ленин»...

Лариса Рейснер знает: на этот раз не разразится буря восторженных криков — нельзя привлекать внимание противника. Рейснер только видит кулаки и бескозырки, вскинутые над головами, да Маркина с трепещущей телеграммой.

До штурма Казани осталось четыре часа...

— Телеграмма Ленина — боевой приказ. Все мы горим волей к победе и будем сражаться как львы. Белая Казань доживает свои последние минуты, — сияя бледным от бессонницы лицом, говорил Азин.

Командиры слушали, замкнув его плотным кольцом. Азин передохнул и, уже смеясь, добавил:

— Когда враг побежит, не давайте ему опомниться. Гоните его и в хвост и в гриву!

Отшутившись, стал отдавать короткие приказании:

— Вятский коммунистический батальон атакует войска, прикрывающие реку Казанку. Задача Северихина — уничтожить их, переправиться через Казанку и соединиться с Оршанским полком Пятой армии. Оршанцы сейчас находится у деревни Сухая Речка. Задача ясна, Северихин?

— Совершенно ясна. Я сделаю все возможное, — ответил Северихин.

— А ты сделай и невозможное. Атаку Северихина поддерживают батареи Бандурина и Екамасова...

— Есть! Есть! — отозвались командиры обеих батарей.

— Полтавский полк обходит и уничтожает белочехов. Его поддерживает эскадрон Турчина.

— Победа или смерть! — воскликнул Турчин.

— Только победа! Добровольческий отряд Дериглазова окружает батальон поручика Листовского. Смотри, Дериглазов, каппелевцы дерутся как черти...

— Мои татары по Казани соскучились, командир...

— Все! — Азин положил руку на кобуру маузера. — Патронов не просить, снарядов не требовать. Их нет. Резервов тоже нет. Дополнительных приказов не ждать — каждый командир действует по обстоятельствам и своему усмотрению. Друзья, помните — героев ждет признательность революции, трусов и дезертиров — позор.

До штурма Казани оставалось три часа...

Разведчик Оршанского полка Кузьма Долгоруков испуганно озирал крутые обрывы, опоясанные белыми стенами, и над ними желтую узорчатую башню Суумбеки.

— Мать честная, сколь всяких препон! Казанку переплыви, на обрыв влезь, стены одолей. А они тебя из пулеметов, а они тебя из гаубиц. Пять раз убьют, пока доберешься, — жаловался он своему дружку Фоме Березкину.

— Иван Грозный Казань брал? — строго спросил Березкин.

— Когда это было! При Иване-то кулаками дрались, а беляки такие гостинцы приготовили, упаси бог и помилуй!

— А ты вдоль обрыва глянь. Видишь, в него Проломная улица уперлась. Под этот самый обрыв Иван-то Грозный тыщу пудов пороха закатил — и стены в небо. Через пролом и пошли наши мужики — и пошли до самой башни.

— А все-таки нету во мне смелости на такую штурму...

— Чудной ты, Кузьма, мужик! Страховито не тебе одному. Мне ведь тоже не до пляски. А что Ленин бает? Забыл? Ленин аж по телеграфу отбил — истребить белую контру...

С кремлевского обрыва над головами разведчиков шарил прожекторный луч — мертвенно-бледный, холодный, безжалостный.

До штурма Казани оставалось два часа...

Шпионы приносили Каппелю самые неприятные известия. Под Свияжском обнаружены эскадроны красной конницы. Между станцией и городком скапливаются пехотные части. Дозорные катера красных замечены под береговыми обрывами Верхнего Услона. На Левобережье, у станции Красная горка, появились рабочие отряды. Каппель выслушивал эти известия и все сильнее проникался мыслью о возможном падении Казани. Генерал Рычков, капитан Степанов, поручик Листовский находятся в ловушке. Красные обложили город с трех сторон. Уйти в случае поражения могут только сам Каппель по правому берегу да флотилия адмирала Старка. И все же Каппель решил драться до последней пули. Он все еще надеялся на стихийность и случайные обстоятельства гражданской войны.

Идея психической атаки, такая соблазнительная и так славно разработанная Каппелем, сейчас отпала. «Нельзя идти в атаку парадным строем против орудий, пулеметов и конницы красных, — после долгого раздумья решил Каппель. — Это безумие! Я использую психическую атаку, но позже». Он только разослал по всем батальонам приказ, который заканчивался словами: «В плен не брать, самим не сдаваться».