— Чтоб закончить разговор, Надюша… Мне начальник твоего Сережи нравится значительно больше. Так что можешь не тревожиться: оставлю тебя при твоем бубновом наладчике.

Надя сердито фыркнула:

— Это Закатов, что ли? Вот еще нашла, да ему не меньше сорока! Худой, как жердь, к тому же. И, вероятно, раз десять был женат.

Катя весело возразила:

— Твой взгляд старит, Надюша: на кого ты посмотришь, тот сразу сморщивается. В книгах это называется «взглянула убийственным взором». А на кого я взгляну, тот молодеет и расцветает. Моему Сережкиному начальнику меньше тридцати. Приемлемо, правда?

Надя пожала плечами.

— Закатова я теперь вижу путь ли не каждый день — за сорок ручаюсь.

— Двадцать один и тридцать… — мечтательно проговорила Катя, стараясь так выгнуться, чтобы было видно в зеркале, как лежит платье на спине. — Очень, очень неплохо, по-моему. Или лучше тридцать один и двадцать два — год я его продержу в ухажерах. Я читала, что только тот надежен, кто вокруг тебя не меньше тысячи километров обойдет. Положишь на день четыре километра — большего трудно требовать, — все равно меньше года не выйдет на этот ухажерский кросс. Тут уж ничего не поделаешь. Любовь — это сплошное терпение, вот почему я так ненавижу эту штуку — любовь.

Надя смеялась легкомысленной болтовне подруги, у нее понемногу отходило сердце после вчерашней неудачи на партсобрании. Катя запоздало — всего года полтора назад — из шумного, дерзкого и озорного подростка, грозы мальчишек, превратилась в красивую девушку, которую все — даже недавние враги по школе и улице — наперегонки ублажали. Она до сих пор тайно удивлялась необыкновенному повороту в своей жизни и спешила использовать его до капли, словно завтра все это должно было кончиться и ей снова предстояло превратиться в костлявую стремительную девчонку, и снова ей будут кричать вслед: «Тебе бы мальчишкой родиться, хулиганка!»

Она скосила глаза на Надю и, бросив зеркало, подбежала к ней и обняла ее.

— Наденька, послушай! — сказала она нежно. — Недавно они приходили ко мне в диспетчерскую — страшилище Закатов и этот новый начальник лаборатории. Ты бы посмотрела на него, Надюша. Высокий, молодой, глаза, как у поэта, честное слово, горят! И черные усики, подстриженные такие, ужасно люблю, когда усы!.. А серьезный! Я такого серьезного еще не видела, даже удивительно. Вот бы тебе с ним познакомиться! Хочешь, устрою через Лубянского? Они друзья, а мне Георгин ни в чем не откажет: что скажу, то и будет.

Надя с досадой высвободилась из Катиных объятий.

— Видела я его, даже разговаривала. Ни с того, ни с сего нагрубил мне, хотя по-настоящему скорее я должна была грубить: ведь они нам мешают, а не мы им. И прости, но «друг Лубянского» — теперь для меня плохая рекомендация.

В дверь постучали громким, уверенным стуком. Катя быстро сказала:

— Твой наладчик, будь он неладен, голову даю!.. Это, вправду, был Селиков. Увидев Надю в халате, он возмутился:

— Надя, это что такое? Разве вы забыли о прогулке? Переодевайтесь — я отвернусь.

— Я не пойду, — сказала Надя. — Погода плохая. Лучше вечером, Сережа, куда-нибудь в кино.

— А что за прогулка? — поинтересовалась Катя. — Может, я с вами?

Селиков в недоумении поглядел на хмурую Надю, объяснил, что сегодня в Каскадном ущелье лыжные гонки, будет весь город — спортколлективы рудников, заводов, фабрики и техникума.

Катя заметалась по комнате, хватая вещи.

— Никаких отговорок, Надя! — объявила она. — Погода великолепная — самые хорошие тучки и снежок, не каждый же день солнце, в самом деле! Вот что, Сережа, ваше отворачивание меня не устраивает, марш в коридор! И пока не позову, ни признака жизни!

Она бесцеремонно вытолкала Селикова. Минут через пять одетые в лыжные костюмы они вышли на улицу. Падал мокрый снег, по улицам крутился сырой ветер, было холодновато. Произошло обычное на севере внезапное изменение погоды: сияющая весна вдруг снова превратилась в зиму.

— Расскажите, Сережа, что за человек Лесков, — попросила Катя по дороге.

О новом начальнике лаборатории Селиков говорил с охотой:

— Лесков у нас орел!

Катя прервала его:

— То самое, что я говорила, подумай над моими словами, Надя.

Селиков подозрительно повернул к ней голову.

— Вы о чем, Катя?

— Ни о чем, Сережа, — ответила она, засмеявшись. — Женские дела — вам неинтересно.

Каскадное ущелье находилось километрах в восьми от города. У входа в ущелье бесновался вздувшийся ручей. Катя, отказавшись от помощи Селикова, прыгала с камня на камень — дело это кончилось тем, что она провалилась в ледяную воду. Надя благоразумно пошла дальше — над самым бурным и узким местом были наспех переброшены две доски. На оттаявших берегах уже появлялась первая полярная зелень. Зато в ущелье еще хозяйничала зима. Обледенелый снег был так тверд, что легко выдерживал каблук, можно было скользить и без лыж. Катя с визгом помчалась по склону горы, перекувыркнулась и покатилась головой вниз, пока не уткнулась шапкой в чью-то ногу. Вскочив, она, даже не взглянув, кто ее спаситель, толкнула его в снег и снова понеслась вниз, спасаясь от погони.

— Осторожней, сумасшедшая! — кричала ей вслед Надя, смеясь и беспокоясь.

В ущелье было полно народу. Одна команда за другой неслись с вершины, где начинался ледничок. Летом он превращался в каскад водопадов. В стороне сидела за столиком судейская коллегия, над нею возвышались частоколом запасные лыжи. Поближе к устью, за линией красных флажков, гуляла вольная публика: кто скользил на лыжах, кто взбирался вверх, кто прохаживался, а большинство толкалось у крытого грузовичка с бутербродами и пивом.

— Девушки! — широко открывая глаза, прошептала Катя Наде и Селикову. — Савчук здесь! Убей меня бог, если я страшного не совершу!

Около столика судей стояла группка руководителей предприятий, среди них Кабаков, Крутилин и Савчук. Катя протолкалась к Савчуку. Они говорили минуты две, потом Савчук пошел с Катей, взяв ее под руку. Они не прошли и десяти шагов, под хохот зрителей, Катя толкнула плечом Савчука и тут же устроила ему подножку. Савчук рухнул в снег, успев, однако, повалить и завизжавшую Катю. Они пролетели метров пятьдесят, прежде чем встали на ноги. Кате удалось отскочить, пока Савчук хватался руками за снег.

— Ах, бисова девка! — весело ругался Савчук, отплевывая снег. — Полтонны проглотил. Что за диспетчеры пошли на фабрике, никакого уважения к начальству. Ну, теперь берегись, Катя, пощады не будет — нос и уши нашпигую снегом!

— Только по-честному! — предупредила Катя, готовясь в любую минуту бежать. — Условимся: кто быстрее спустится на лыжах по склону, тот командует.

Савчук, ухмыляясь, хитро наблюдал за насторожившейся Катей.

— Это, выходит, меня еще раз снежком кормить! — понимающе кивнул он головой. — По-другому сделаем, диспетчер: кто кого поймает, тот командир. Ты меня сцапаешь — твоя сила, я — моя!

— Вот еще! — возмутилась Катя. — Вы двести килограммов весите, а у меня больше пятидесяти пяти никогда не бывало. Нет, на это я не согласна.

К ним подоспели стоявшие около столика: «полет» Савчука и Кати оказался интереснее официального соревнования. Улыбающийся Кабаков поддержал Катю:

— Правильно, Павел Кириллович, спор придется решать лыжными гонками.

Крутилин ударил Савчука по плечу.

— Держись, Павел, мажу за тебя бутылку шампанского — расчет сразу после гонок.

Савчук колебался. Он ходил на лыжах хорошо, но ему было пятьдесят два года, а Кате двадцать один. Однако деваться было некуда, со всех сторон громко требовали состязания. Савчук с видимой неохотой встал на лыжи, неуклюже поднимался вверх, к старту. Катя, легко взобравшись на гору, потеряла терпение. Она первая — еще рука судьи не опустилась вниз — покатилась к устью. И сейчас же мимо нее пронесся Савчук. Далеко обогнав ее, он ловко затормозил и преградил ей путь. Отчаянно закричав, Катя попыталась увильнуть, но от страха не сумела затормозить как следует и вихрем во рвалась в его широко распахнутые руки. Савчук не торопился. Он втирал снег, как мазь, последовательно переходил от Катиного лба к щекам и подбородку. Обессиленная, задохнувшаяся, она наконец, вырвалась. Савчук, хохоча, крикнул Крутилину: