Обнаружив это, я не колеблясь подал прошение о пересмотре дела и признаю, что мои судьи, хотя и имели всяческое право возмущаться, изъявив свое великодушие, освободили меня на основании моего прошения и не воспользовались ошибкой, совершенной мною по неведению, тогда как могли счесть ее обдуманной и преднамеренной.
Однако у меня, я полагаю, есть все основания нарекать на моих доносителей и на несправедливость тех из пишущих, которые во множестве своих памфлетов обвиняли меня в том, что я пишу в защиту Претендента, и обвиняли правительство в снисхождении к автору, который выступал в защиту оного. И справедливость этих джентльменов ни в чем не выразилась ярче, нежели в моем судебном деле, где обвинение, которое они мне предъявляли печатно и публично, было представлено мне не потому, что они верили в мою виновность, а потому, что им необходимо было опозорить человека, которому они могли ответить поношением на все, что он когда-либо сказал им неугодного, благо к тому предоставлялся случай. Они протестовали против человека, а не против преступления; не будет преувеличением сказать, что они судили меня ради самого суда, как это будет дальше видно. Дело это приобрело огласку, и люди стали спрашивать, по какой причине Дефо предстал перед судом, они ведь знали, что мои книги были написаны в защиту Ганноверского дома. Мои друзья открыто возражали некоторым лицам, причастным к разбирательству, на что им те со всею откровенностью, а также и со всею бессовестностью ответствовали: им-де известно, что в книгах нет ничего предосудительного и что написаны они с иною целью, но что Дефо им навредил и потому они намерены воспользоваться случаем, чтобы его изобличить и наказать. Говорившие были не последних чинов лица, так что, если бы дело слушалось в суде, я бы представил убедительные доказательства того, что они в самом деле так высказывались.
Вот какова христианская любовь и справедливость, мною узнанная, и жалуюсь я лишь на нее.
Итак, поскольку некоторые лица предприняли попытку заклеймить меня как якобита и убедить всех несведущих и легковерных, что я переметнулся к Претенденту, — с тем же успехом они могли бы доказать, что я магометанин, — я чувствую себя обязанным представить это дело в истинном свете, чтоб люди беспристрастные могли судить сами, были ли написаны мои сочинения в поддержку Претендента или против него. И легче всего это сделать, поведав, что воспоследовало после первого доноса и что в немногих словах сводилось к следующему.
В назначенное время я предстал перед Королевским судом, где мне было зачитано наконец обвинение в совершении крупных и мелких преступлений, предъявленное мне
Верховным судьей Ее Величества и изложенное, как мне потом сказали, на двухстах страницах.
Не стану объяснять, к чему сводилось обвинение, да я и не мог бы этого сделать, ибо никогда не читал его, но мне было объявлено, что мое дело будет слушаться на ближайшей судебной сессии.
Я был не столь неопытен, чтобы не понимать, что на таких процессах любое сочинение может быть представлено как клеветническое и что присяжные сочтут предъявленное обвинение доказанным, признав, что я и в самом деле написал такие книги, и суд вынесет мне приговор, который я и вообразить боялся. Посему я счел, что мне осталось лишь одно — броситься к ногам Ее Величества, чье милосердие я столько раз имел случай узнать. Я написал в своем прошении, что был весьма далек от мысли оказывать поддержку Претенденту и что при сочинении сих памфлетов мною руководило искреннее желание споспешествовать воцарению Ганноверской династии, что сии книги, почтительно представленные на суд Ее Величеству— как я их ныне представляю на всеобщий суд, — сами свидетельствуют в мою пользу. Далее я доказывал, что был злостно оклеветан теми, кто намеренно придал моим словам несвойственный им смысл, и посему, взывая к великодушию и доброте Ее Величества, молю ее даровать мне свое всемилостивейшее прощение.
Таковое прощение было мне даровано не только по врожденной склонности Ее Величества к доброте и милосердию, но и потому, что она « не увидела в сем первом судебном заседании ничего, кроме сведения личных счетов»,— то были собственные ее слова, произнесенные, как мне рассказывали, в государственном совете. Я нахожу, что у меня нет лучшего и более убедительного оправдания, нежели то, которое содержится в вводных строках Указа о помиловании. И да позволено мне будет заметить всем, кто не желает прекратите сей спор: им следует удовлетвориться тем, что удовлетворило самое Ее Величество. Могу их также заверить, что мне бы не было даровано сие всемилостивейшее прощение, ежели королева не взяла бы на себя труд подробно ознакомиться со всеми обстоятельствами дела, изложенными в прошении, равно как с теми словами и выражениями моих памфлетов, на которые я ссылаюсь в означенном прошении.
Я приведу здесь строки из Указа о помиловании, имеющие касательство до обсуждаемого предмета:
«Ввиду того, что на прошедшую неделю Святой Троицы в нашем Королевском суде в Вестминстере наш Верховный судья представил жалобу на Даниэля Дефо, обывателя города Лондона, джентльмена, состоящую в том, что оный написал, напечатал и издал три клеветнических сочинения, из каковых первое, именуемое «Доводы против восшествия на престол Ганноверской династии и Рассуждение, сколь много отречение короля Якова, если дать веру законности такого действия, нарушило бы виды Претендента на корону»; второе, именуемое «Что будет, если придет Претендент, или Некие соображения о преимуществах и истинных последствиях восшествия Претендента на престол Великобритании»; третье, именуемое «Ответ на вопрос, о коем никто и не помышляет: что будет, если королева умрет?».
Ввиду того, что оный Дефо в поданном им на высочайшие имя прошении изъясняет, что хотя он, движимый искренним желанием споспешествовать Ганноверской династии и упреждать людей о вредных умыслах Претендента, коего он почитал всегда за лицо враждебное нашей священной особе и правительству, действительно издал означенные памфлеты, и хотя названия, а также иные речения, как то всегда бывает свойственно сатирическим писаниям, могут быть извращены и истолкованы вопреки общему смыслу сих книг и вопреки истинному намерению автора, проситель почтительно, со всей торжественностью заявляет, что во всех вышеупомянутых сочинениях он руководился искренним и единственным желанием, в насмешку восхваляя Претендента, в самых сильных и красноречивых выражениях изобличить истинные его намерения и пагубные последствия восшествия его на трон, что, как почтительно уверяет нас проситель, может быть полностью подтверждено к полному нашему удовлетворению самими сочинениями, в коих соответствующие речения имеют совершенно ясный смысл. В них Претендент восхваляется как лицо, способное взять под свое начало права всех своих подданных и даровать им привилегию носить деревянные башмаки, избавить их от забот по выборам в парламент, а знать и джентри — от всех случайностей зимних поездок, как и от расходов на таковые вследствие применения более законного способа правления, каковой состоит в абсолютном подчинении его воле; укрепить законы за счет введения доблестной постоянной армии; немедля возместить весь государственный долг, прекратив оплату ценных бумаг и закрыв казну; покончить со всеми религиозными разногласиями, обратив всех верующих в папизм, либо предоставив им свободу обходиться без всякого вероисповедания. Таковы были подлинные слова, содержавшиеся в сих книгах, написанных просителем с единственным и искренним намерением разоблачить и, сколько было в его силах, воспрепятствовать целям Претендента. Вопреки чему, к великому удивлению просителя, сии его намерения были превратно поняты, а вышеозначенные сочинения превратно истолкованы как написанные в поддержку Претендента, вследствие чего против просителя возбуждено в настоящее время судебное преследование. Каковое преследование, буде оно продлится, приведет просителя и его семью к полному разорению. Посему, почтительно заверяя нас в чистоте своих помыслов, проситель вверяет себя нашему милосердию и почтительно просит даровать ему наше милостивое и полное прощение. Принимая к сведению все вышеизложенное и рассмотрев все обстоятельства сего дела, мы в нашем снисхождении даруем»…
