Тем самым отпадет упрек в жестокости, с их сектой будет навсегда покончено, и дело больше не дойдет до смут и столкновений, в которые они так часто вовлекали Англию.

Их много, и у них тугие кошельки, из-за чего они исполнены высокомерия, которое отнюдь не побуждает нас к ответному терпению и, более того, склоняет к мысли, что нужно торопиться и либо поскорей вернуть их в лоно церкви, либо убрать навеки с нашего пути.

Благодаренье Богу, они теперь совсем не так страшны, как прежде, но если мы позволим им вернуть былую силу, то будет наше собственное упущенье! И Провидение и Церковь

Англии, как кажется, желают одного — чтоб мы освободились от смутьянов, мешающих спокойствию страны, и ныне нам дарован к тому случай.

Мы полагаем, что английский трон был уготован нашей королеве ради того, чтобы она своей рукой восстановила права церковные, равно как и гражданские.

Мы полагаем, что по сей причине вся жизнь в стране разительно переменилась в какие-нибудь считанные месяцы; и лучшие мужи, народ и духовенство — все выступают заодно, все сходятся на том, что пробил час освобожденья церкви!

Вот для чего нам Промыслитель ныне даровал такой парламент, такую конвокацию, такое джентри! И такую королеву, каких дотоле не было в стране.

А если мы упустим эту редкую возможность, чем может обернуться наше небреженье? Короне предстоят тогда большие испытания. Голландец сядет на престол — и все наши

надежды и труды пойдут прахом! Имей все наши будущие государи из его династии наилучшие намерения, они останутся пришельцами! Понадобятся годы на то, чтоб приспособить чуждый дух к особенностям нашего правления, к заботам нашего отечества. Кто знает, сколько нужно поколений, чтобы на нашем троне воцарилось сердце, исполненное столь великой чистоты и пыла, горячего участия и ласки, какие согревают ныне нашу церковь!

Для всех, кто предан Церкви Англии, настало время, не теряя ни минуты, и вознести, и укрепить ее столь основательно, чтоб она больше не могла подпасть под иго чужеземцев или страдать от распрей, заблуждений и раскола!

Я был бы очень рад, если бы к сей заветной цели вели бескровные и мирные пути, но порча слишком далеко зашла, и рана загноилась, затронуты все жизненные центры, и исцеление сулит лишь нож хирурга! Исчерпаны все способы воздействия: и сострадание, и кротость, и увещевания, но тщетно — облегчение не наступило!

Сектантский дух настолько овладел умами, что многие во всеуслышанье бросают вызов церкви! Дом Божий стал им ненавистен! И более того, они внушили своим детям такую предубежденность и отвращение к нашей святой вере, что темная толпа всех нас считает за язычников, творящих культ Ваала! Им кажется грехом переступать пороги наших храмов. Должно быть, даже первые христиане гораздо менее чуждались капищ и кровавых жертвоприношений, сложенных к ногам кумиров, и иудеи меньше избегают есть свинину, нежели многие диссентеры чураются святого храма и отправляемого там богослужения.

Строптивцев вместе с их исповеданием необходимо истребить! Пока их племя что ни день наносит невозбранно оскорбленье Господу, пороча его таинства и службу, мы небрежем своим долгом перед ним и перед нашей Матерью — Святою Церковью.

Как сможем мы ответить перед Господом, и перед церковью, и перед нашими потомками за то, что оставляем их в сетях у фанатизма, заблуждений и упрямства, гнездящегося

в самом сердце нации? Как мы ответим им за то, что дозволяем недругу разгуливать по улицам страны, чтобы он мог привлечь к себе наших детей? Как оправдаемся за то, что подвергаем нашу веру угрозе полного искоренения?

Чем это лучше, чем тенета, в которые нас уловляла римско-католическая церковь и от которых нас освободила Реформация? То и другое — крайности, хотя и в разном роде,

но ведь для истины губительны любые заблуждения, которые нас разделяют. Те и другие равно вредны для нашей церкви и для спокойствия отечества! Скажите, отчего признать

иезуита хуже, чем фанатика? И чем папист, который верует в семь таинств, опасней квакера, не верующего ни в одно из них? Мне также невдомек, чем монастырь страшней молитвенного дома!

Увы, о Церковь Англии! Теснимая папистами, гонимая диссентерами, она распята между двух разбойников! Но пробел час — пора распять разбойников!

Пусть на костях врагов воздвигнется ее строение! Заблудшие, что захотят вернуться в ее лоно, всегда найдут открытыми врата ее любви и милосердия, но твердолобых пусть сожмет железная рука!

Пусть верные сыны святой, многострадальной Матери, узнав о ее бедствиях, ожесточат свои сердца и ополчатся на ее гонителей!

Пусть Всемогущий Бог вдохнет в сердца всех тех, кто верен правде, решимость объявить войну гордыне и антихристу, дабы изгнать из нашего отечества коснеющих в грехе и не дозволить расплодиться их потомству!

1702 г.

«Гимн позорному столбу» Дефо написал в 1703 г., находясь в тюрьме за памфлет «Простейший способ расправиться с диссидентами». Дефо обличает истинные преступления, совершаемые в английском обществе, и призывает наказать настоящий порок.

I.

Привет тебе, Великая Махина!

Ты – государства черное бельмо –

Наказываешь грубо без причины

Позора не достойных твоего.

Но кто родился Человеком быть,

Твою надменность стерпит,

И униженья боль не ощутит.

Презренье в ложной фразе «как не стыдно!»

Пугает опорочивших себя,

Но кара мудрому уму посильна,

Злословие – пустая суета.

Здесь, на твоем парадном табурете,

Смотрю на панораму площадей,

Судьбу монархов я увижу в свете

Непостижимых Божеских идей.

Здесь обнажились городские страсти,

Приготовляя дуракам напасти.

Мошенникам есть повод наблюдать.

Здесь злодеяния и люди получают,

Разделенную надвое хвалу.

И преступление порой свершают,

Не мысля славу осветить твою.

И одобрение за это получают.

Здесь ярость улиц беды предвещает,

Когда толпу ведут прямым путем.

И маргиналы грязью обкидают,

Не признавая изданный закон

И прошлые заслуги человека.

Смотрели из твоей петли злодеи

И разносился смрад от их голов,

Но кто накажет преступление

Законом, созданным для дураков?

Здесь правы те, кто знает наперед,

Как русло жизни дальше завернет,

И гнуться, чтоб пройти за поворот.

От времени у нас зависят судьбы:

Почтут что злом, а что почтут добром,

Награды прошлой доблести осудят –

Искусной паутиной стал закон.

Не испугаешь ты позором плута,

Продал он честь свою уже давно,

За человека без порока вступят

Невинность и священное добро.

Хотим мы знать, как занимали место

У твоего высокого столпа

Изгои государственного кресла

За веком век и в наши времена.

Как назывался призрачный порок,

Указывал который срама срок?

Скажи, махина, как всем нам понять,

Или без ропота в сердца принять

Суд, данный властью, совесть очищать.

Твой трон уравнивал в своих правах:

Борцов, чью совесть не сожгло сомненье

(Их ясный разум, и убитый страх

На шаг опережали поколенье);

И тружеников современной славы.

Ученый Селден из твоих окон

Рассматривал высокие вершины

Горы, что именуется закон,

И не было достаточной причины

Ему подмостки вытирать твои.

Он назывался вечным сыном чести,

Ты не оплатишь все ему долги.

Твое искусство унижать стыдом,

Позором не покроет Человека;

Бывает по утрам туман силен,

Но лишь пока нет солнечного света.

Когда он на твои ступени встанет,

Не осрамится, а душой воспрянет,

А проклят будет, кто его поставит.

Презрение сквозит в твоих глазах,

Грех от смущенья кротко отвернется,

Порок в толпе: на лицах, и в сердцах

Дрожит, молчит и в темный угол жмется.