Когда впереди замерцали красноватые отсветы факелов, освещающих подступы к дворцу на Палатинском холме, на город обрушился бешеный ливень. С глубоким вздохом Эмилий произнес:

— Если мы выпутаемся из этой истории невредимыми, я обещаю принести жертву богу христиан.

15 января 192 года.

Весеннему солнцу дарована власть преображать землю вплоть до самых грязных закоулков. Даже тех, что кажутся уж никак не поддающимися преображению.

Субура как раз из таких.

Хотя дома этого римского квартала, его убогие лачуги и разбитые склизкие мостовые, усеянные мусором и обломками, не перестают выглядеть уродливыми и мерзкими, но и они, облаченные сиянием весны, наперекор всему кажутся сноснее.

На углу одной из таких улочек те же, что и всегда, толстые торговки взывали к прохожим, сидя у своих столиков с товаром, те же босоногие ребятишки в лохмотьях носились, играя невесть во что, или брызгались, гоняясь друг за другом по грязным лужам.

Внезапно от группы мужчин отделился один, он торопливо поставил на землю свой кувшинчик из обожженной глины и, прихрамывая, бросился вперед, протягивая руки и восклицая:

— Калликст! Ну, не ожидал...

— Зефирий... Вот видишь, все сбылось.

Когда оба всласть похлопали друг друга по спине, папский викарий поспешил спросить:

— Но как вышло, что ты покинул Антий?

— Я прибыл, чтобы вручить Святому Отцу постные продукты из селений Латия.

— Увы! Тебе не повезло. Виктор как раз отлучился, он где-то в городе. Но я ему все передам, это входит в мои обязанности. А теперь пойдем-ка со мной, я угощу тебя дивным мульсумом, хозяин таверны на углу припрятал его по моей просьбе для особых случаев. Как дела в Антии? Слухи, долетающие до нас оттуда, как нельзя более лестны для тебя.

— Вот уж не думал. Там еще дел невпроворот.

— Похоже, ты счастлив в этой деревне.

— Мне там хорошо. И я не забыл, что таким благоденствием обязан тебе.

— Ты ведь провел в Антии около двух месяцев, не так ли?

Калликст кивнул.

Два месяца...

Антий — вдали от мирской суеты, вне времени.

Его население, по большей части, представляло собой довольно спаянное скопище народа, похожее скорее на деревенских, чем на городских обитателей. Тем не менее, местные власти наперекор всему превратили это селение в миниатюрный, но городок. Там имелись и административные здания, и полный набор городских учреждений: форум, преторский суд, термы и даже грубо сколоченный деревянный театр, где труппы бродячих лицедеев давали короткие мимические сценки и большие пантомимы.

Местные обитатели находили повод для некоторой гордости в том, что Август, первый римский император, провозгласил себя Отцом Народа не где-нибудь, а в Антии. Хотя чтобы составить себе репутацию, городу вполне хватило бы и того, что он стал колыбелью Нерона и Калигулы.

Тамошний порт являлся также нешуточным торговым центром. А покой, царящий в здешних пределах, привлекал сюда некоторых знатных особ, горделиво выставляющих напоказ свои философические наклонности — они важно прогуливались в тени статуй волшебницы Цирцеи, по преданию, основавшей это селение, и Аполлона, что возвышается над портиком, посвященным Латоне.

В Антии имелась также немногочисленная община христиан, раздираемая нелепыми склоками на богословской почве. Суть дела заключалась в том, что некто Пракцезий, последователь еретика Ноэта, явился сюда распространять ересь единодержавия, отрицающую различие между Отцом и Сыном, — положение, откуда естественным образом проистекал вывод, что Отец был распят!

Противостояние между кружком верных и ее духовным наставником зашло так далеко, что последнего пришлось отозвать по решению епископа Римского. Его преемника община встречала в состоянии, по меньшей мере, анархическом.

Калликст прибыл туда в конце ноября и обосновался в предоставленной ему рыбацкой хижине. На следующий день он провел богослужение. Все, там присутствующие, не могли не отметить, как странно он выглядит. Тощий, словно скелет, этот человек казался мертвецом, вставшим из гроба с помощью своего сообщника-могильщика. Его кожа, продубленная солнцем Сардинии, приобрела оттенок старой меди. Те, кто стоял ближе, поразились, в каком состоянии его руки — мозолистые, иссохшие, они напоминали мертвые листья. Но его запавшие, темными кругами обведенные глаза отливали такой жесткой голубизной, так сверкали — почти верилось, что они способны светиться во мраке.

Голос Зефирия заставил его очнуться, вернул к действительности:

— Полагаю, ты наслышан о последних событиях?

— Кое-какие отголоски до меня долетали. Коммод убит, и, кажется, его место занял старик Пертинакс. Теперь квиритам, небось, пришлось подтянуть пояса.

— Лучше не скажешь. Как только сенат утвердил его кандидатуру, Пертинакс поспешил распродать всю обстановку императорского дворца: драгоценности, серебряную утварь, рабов и гладиаторов Коммода. За последние месяцы он ограничил число Игр, а также отменил повышение жалованья воинов-наемников, только что объявленное его предшественником. И, наконец, он разогнал из дворца всех фаворитов и куртизанок.

— Ему хоть случается пригласить кого-нибудь на обед, этому скупцу?

— Иногда. Но говорят, за его столом не подают ничего, кроме капусты и половинок артишоков.

Друзья расхохотались. Но тут Калликст, тотчас опять став серьезным, спросил:

— Как ты думаешь, Пертинакс будет так же благосклонен к христианам, как Коммод?

— Полагаю, что да. Дворцовый распорядитель Коммода был христианином. Пертинакс не только оставил его подле себя, но и сделал собственным советником. А коли так...

— Дворцовый распорядитель? Не идет ли речь о некоем Эклектусе?

— Точно.

Оба ненадолго замолчали, потом Калликст задал другу новый вопрос:

— Ты, конечно, не мог забыть ту, кому мы, по-видимому, обязаны тем, что поныне живы? Наложницу прежнего императора...

— Марсию?

— Да. Не мог бы ты мне сказать, что с нею сталось?

— Твой вопрос как нельзя более кстати. Если то, что я слышал, правда, сейчас, когда мы с тобой беседуем, она празднует свою свадьбу на вилле Вектилиана.

Калликсту почудилось, будто обступающие его строения Су-буры разваливаются, рушатся на глазах. Он пролепетал:

— Марсия... Свадьба... Но с кем?

— Да с тем самым, о ком мы толкуем: с Эклектусом.

Вилла Вектилиана, казалось, стала средоточием солнечного сияния.

Ее двери, окна, террасы окружающих садов — все было украшено гирляндами, ветвями остролиста, мирта и лавра. Можно было рассмотреть даже подвешенные на портиках клубки шерсти, натертые волчьим жиром. Рабы, выстроившись в два ряда, размахивали боярышниковыми факелами, а заодно ограждали от сотен зевак дорогу, но которой должны были проследовать будущие супруги.

Марсия появилась в белой тунике, ее талию охватывал пояс, завязанный Геркулесовым узлом — ритуальное одеяние невесты: одному лишь жениху позволялось этот узел распутать на брачном ложе. Фату огненного цвета удерживал на голове венок из вербены, согласно традиции собранной самой невестой. Ее вели под руки двое юношей, третий шагал впереди.

Калликст смотрел, как она проходит мимо, всего в нескольких шагах. Рванулся было вперед — расшвырять любопытных, пробиться сквозь толпу, но рука Зефирия, успевшего вцепиться ему в предплечье, удержала, образумила.

— Ты уже ничего сделать не можешь, — зашептал священник, стараясь придать своему голосу успокоительное звучание. — По-настоящему она никогда не была твоей. И больше никогда твоей не будет.

Так или иначе, что он мог тут поделать? Затеять глупый скандал, как мальчишка? Его спутник был прав. А она уже прошла мимо, следом потянулись в веселом беспорядке носильщики с дарами, родственники, рабы, несколько друзей. Среди них Калликст приметил Иакинфа и папу Виктора.