Ряд статей посвящен вопросам торговли: регулировались размеры мыта на Суздальской земле, оговаривалось право «гостем гостити без рубежа» со ссылкой на грамоту ордынского хана («по цесареве грамоте»), особо подчеркивалась монополия новгородцев на торговлю «в Немецком дворе» и неприкосновенность этого двора для великих князей: им «двора… не затворити, ни приставов не приставливати». Новгородская «господа» намеревалась твердо держать в своих руках внешнюю европейскую торговлю — один из главных источников своего экономического могущества.

Что же со своей стороны новгородцы обещали великим князьям в качестве реализации общего своего обязательства «княжение ваше держати честно и грозно»? Во-первых, «не таити» княжеских пошлин. Во-вторых, согласие на пребывание в Волоке (Вышнем) и Торжке княжеских тиунов наряду с новгородскими («на своей части»). Как видим, никаких существенных, принципиально новых черт в отношениях с великим князем новгородская «господа» не допускала, несмотря на свое военное поражение и вызванные им просьбы о мире.

Московская грамота существенно отличается от новгородской³⁷. Ее основное положение — установление суда на Городище по спорным делам между людьми великого князя и новгородцами, причем окончательный арбитраж в таких делах принадлежал великому князю совместно с посадником. Суд великокняжеского наместника в Новгороде объявлялся неприкосновенным для новгородцев, за исключением особых случаев — «ратной вести или город коли имут делати», т.е. случаев, связанных с непосредственной обороной Новгорода. Принципиально новым положением является отмена впредь «вечных» (вечевых) грамот и требование запечатывать все акты великокняжеской печатью. Исполнение этих требований значительно усиливало бы влияние великого князя на новгородские дела и ставило бы их под его формальный контроль. Однако эти требования, растворенные в массе других частных условий договора, носили, по-видимому, декларативный характер. Во всяком случае, нет данных о том, что они действительно исполнялись новгородцами: до нас дошли акты Господина Великого Новгорода, относящиеся ко времени после Яжелбицкого мира и утвержденные без всякого участия великокняжеских волостей: перемирная грамота 18 марта 1466 г. с ганзейскими городами и жалованная грамота 1459—1469 гг. игумену Соловецкого монастыря Ионе на острова в Белом море³⁸.

Яжелбицкий договор явился не более чем временным компромиссом. Между великокняжеской властью и новгородской «господой» не было достигнуто действительно прочного, эффективного согласия. Основные политические институты боярской республики остались без какого-либо существенного изменения, и московско-новгородские отношения продолжали сохранять противоречивый, неустойчивый характер. Поездка Василия Темного с сыновьями Юрием и Андреем Большим зимой 1460 г. «миром» в Новгород была, по-видимому, попыткой московской стороны реализовать продиктованные ею положения Яжелбицкого договора.

Едва ли эта попытка была успешной. Официальная Московская летопись кратко сообщает, подчеркивая московско-новгородское согласие, что Василий был принят «с великой честью»³⁹. По данным Софийско-Львовской летописи, приезд Василия вызвал бурную манифестацию на вече и заговор с целью убийства великого князя и его сыновей. Однако архиепископу Ионе удалось отговорить заговорщиков от исполнения этого замысла, угрожая расправой со стороны оставшегося в Москве великого князя Ивана⁴⁰. Этот рассказ находит подтверждение в Ермолинской летописи: нападение на воеводу Федора Басенка, возвращавшегося на Городище после пира у посадника, и убийство его слуги «шильниками» были сигналом; новгородцы «возмятошася и приидоша всем Новым Городом на великого князя к Городищу». По словам летописца, они «чаяли, что князя великого сын пришел ратью на них»⁴¹.

Сообщения этих летописей можно считать достаточно правдоподобными. По всей вероятности, попытки великого князя осуществить свои прерогативы, декларированные Яжелбицким договором, вызвали резкое обострение антимосковских настроений и раскол новгородской правящей верхушки на умеренных во главе с архиепископом — сторонников сохранения компромисса с Москвой и крайних, требовавших полного разрыва с нею.

О наличии на рубеже 50—60-х годов стремления к известной нормализации московско-новгородских отношений свидетельствует упомянутый литературный памятник «Сказание об умершем отроке». Его герой Григорий Тумгень получил избавление от смерти благодаря Варлааму Хутынскому — наиболее почитаемому новгородскому святому. В «Сказании» подчеркивается, что Григорий, постельничий великого князя, выходец из Рязани, сам был почитателем Варлаама. С сюжетом этого произведения связано основание в 1461 г. церкви Варлаама Хутынского в Кремле по повелению великого князя и начало почитания его в Москве. «Сказание» отражает тенденцию к идеологическому единству Русской земли, к стиранию политических и идеологических перегородок между отдельными землями: выходец из Рязани служит великому князю Московскому, почитает новгородского святого и сам великий князь способствует установлению культа этого святого в Москве.

Тенденция к сближению проявляется не только в стольном граде. Согласно «Житию» новгородского архиепископа Ионы, он «умысли… в вечные памяти вписати» сюжет «Сказания об умершем отроке» в новую редакцию «Жития» Варлаама Хутынского, поручив это Пахомию Логофету. Таким образом, к идеологическому единству стремились и определенные круги новгородского общества — сторонники сближения с Москвой. Одновременно в Новгороде началось строительство церкви Сергия Радонежского — наиболее популярного московского святого⁴². Нельзя не упомянуть и о том, что, согласно «людской молве», приведенной в Ермолинской летописи, отравление Шемяки организовал посадник Исак Борецкий, подкупив его повара⁴³. «Людская молва» заслуживает внимания: участие посадника в убийстве Шемяки казалось в Москве правдоподобным — в 50-х годах новгородский посадник мог быть доброхотом великого князя.

Но в целом политика новгородской «господы» в годы после Яжелбицкого мира и похода «миром» Василия Темного носила выраженный антивеликокняжеский характер. В московско-новгородских отношениях назревал серьезный кризис. Новгородские бояре приглашали литовских князей на свои «пригороды». Они с резким неодобрением отнеслись к подчинению Пскова великому князю, последовавшему в те же зимние месяцы 1460 г.: «… взбуяшаяся Псковицы в нестройне уме, наша братиа мнимая… задашася за великого князя», и не выразили никакого желания участвовать в войне с Орденом за защиту Пскова⁴⁴.

Таким образом, власть «великого князя всея Руси» к началу 60-х годов на Новгород фактически не распространялась. Подчинение этой «отчины» носило чисто формальный характер, и вопреки распространенному в историографии мнению⁴⁵ Яжелбицкий договор не только не стал поворотным пунктом в политической истории Новгорода в смысле укрепления влияния великого князя, но и, напротив, способствовал активизации антимосковской тенденции в новгородской политике (вероятно, именно благодаря своему компромиссному характеру).

Если «поход миром» 1460 г. в Новгород не привел к существенным результатам в московско-новгородских отношениях, то в отношениях Москвы с Псковом именно в это время произошел важный сдвиг. По сообщению Московской летописи, великий князь Василий из Новгорода послал сына Юрия во Псков для помощи против немцев. Псковичи приняли его с великой честью, посадили на княжеский стол в Троицком соборе и вручили Довмонтов меч. Военная экспедиция против Ордена, предпринятая московскими войсками, привела к быстрому заключению мира на псковских условиях⁴⁶.