Ликвидация Ростовского и Ярославского княжений прошла мирно и относительно безболезненно. Удельная старина в этих землях не нашла сильных защитников. Это и понятно — времена изменились, небольшие княжества, мельчавшие с каждым поколением, перестали быть реальной политической силой и исчерпали разумные пределы своего существования. Они не были нужны больше никому — ни горожанам, ни крестьянам, ни основной массе феодалов, за исключением самих князей (да и то не всех) и узкого круга особо преданных им вассалов (кроме тех, кто охотно перешел на московскую службу). Подталкиваемые сильной рукой Москвы, эти дряхлые княжества быстро исчезали и растворялись в составе земель Русского государства.

Совсем по-другому складывались дела на Северо-Западе.

Господин Великий Новгород господствовал над огромной территорией — от Валдая до Белого моря, от ливонской границы до предгорий Северного Урала. Процессы феодального раздробления, разрушавшие старую удельную систему XIII — XIV вв., не коснулись феодальной республики. По-прежнему собиралось вече, решавшее все основные вопросы новгородской политики, избирались посадники и тысяцкие, приглашались или изгонялись князья. Новгородское боярство крепко держало в своих руках все нити политической власти. С тех пор как летом 1136 г. из Новгорода уехал низложенный и опозоренный князь Всеволод Мстиславич (ему предъявлялись обвинения в малодушии на поле боя и в том, что он «не блюдет смерд»), ключевой фигурой в управлении городом и его землями стал посадник. Князья приглашались вечевыми властями для политического представительства и военной защиты города, но их реальная власть была очень ограниченной. Отношения князя с новгородскими властями фиксировались в договорах, которые заключались с каждым новым князем. По существу князь не мог вмешиваться во внутренние дела республики — эти дела были компетенцией посадников и тысяцких, выбиравшихся на вече.

Посадники и тысяцкие сменяли друг друга, но власть боярства росла. К XV в. посадничество стало монополией узкого круга боярских семей. Коренное отличие новгородского боярства от боярства всех других русских земель заключалось в его неразрывной связи с городской и кончанской общинами. В противоположность владимирским и суздальским, московским и тверским боярам новгородские бояре не были членами княжеской дружины и не зависели от милости князя. Опорой новгородского боярина была улица, на которой он жил и на которой из поколения в поколение жили его предки — такие же, как и он, члены общины. Улицы входили в более крупные объединения — концы. Бояре Словенского и Неревского концов, Плотницкого конца и Прусской улицы вели между собой непрерывную борьбу за власть, находя поддержку в своих общинах. Эта-то борьба и составляла основной стержень внутренней политической истории феодальной республики на протяжении трех веков¹.

Особенностью политического строя Новгорода было большое значение владыки-архиепископа. Он избирался по жребию из кандидатов, намеченных вечевыми властями. Глава Софийского дома был высшим представителем правопорядка в республике. Кроме огромных вотчин кафедры он управлял и «черными» землями на территории, подвластной Новгороду.

Новгородская вечевая община высоко вознеслась над морем смердьих погостов, разбросанных по берегам рек, в болотистых лесах Северо-Запада.

«Не блюдет смерд» — это обвинение новгородцев князю Всеволоду Мстиславичу меньше всего означало смердолюбие вечевых властей. Смерды — парии феодальной республики. Они — рабочая сила, тягло, податное население, плательщики даней и исполнители всех других повинностей, от которых освобождены новгородские горожане — вольные члены вечевой общины. Прикрепленные к своим погостам («…смерд потянет в свой погост», — говорилось в новгородских докончаниях с князьями), смерды не принимали никакого участия в бурной политической жизни республики, в горячих прениях на вече, нередко кончавшихся кровавыми побоищами и метанием оппонентов с моста в Волхов. Землями смердьих погостов распоряжались вечевые власти. За счет этих-то земель создавались и росли вотчины бояр и житьих людей — следующего после боярства слоя новгородских горожан. Смердьи погосты попадали и в руки монастырей, и в состав владений Софийского дома — архиепископской кафедры Великого Новгорода. «Не блюдение» смердов князем Всеволодом Мстиславичем означало попытку этого князя распоряжаться смердьими землями самостоятельно, без санкций веча. Добившись отстранения князя от земельных дел, вечевые власти взяли их в свои руки. К XV в. на землях, тянувших к Господину Великому Новгороду, образовались огромные боярские и монастырские вотчины, населенные феодально-зависимыми людьми, платившими ренту своим владельцам. Крупнейшим новгородским вотчинникам принадлежали многие сотни и тысячи обеж (крестьянских участков). В то же время основная масса новгородских горожан довольствовалась крохотными вотчинками, которые обрабатывались часто самими владельцами.

Однако основным источником экономического могущества новгородского боярства служила не столько рента с крестьянских обеж, сколько пушнина, добываемая в большом количестве на северо-восточной окраине республики — на Двине и за нею. Ватаги новгородских «молодцов» переваливали даже через Уральский хребет, добывая пушнину своим боярам. Ценные меха шли на экспорт в страны Западной Европы. Эта-то экспортная торговля, совершаемая через посредство ганзейских купцов, и была основой экономического процветания высших слоев новгородского общества. В обмен на пушнину боярство получало европейские товары — вина и серебряные изделия, оружие и драгоценную утварь, сукно и сельдь.

По мере усиления и обогащения бояр и житьих в новгородской городской общине развивались новые социальные и политические явления. Росло расстояние, отделявшее рядовых новгородцев, «меньших», «молодших» людей от верхов кончанской и городской общины². Боярство богатело, рядовые горожане беднели — им ведь нечем было торговать с Ганзой, и вече не давало им вотчин в Двинской земле, в богатом Заволочье. Имущественное неравенство перерастало в социальное. Беднеющие горожане стали терять свои участки, а вместе с ними и политические права. В начале XV в. появляются первые отчетливые признаки социального распада городской общины. Но вечевая организация была еще сильна, власть и авторитет боярства велики. Традиция была пока сильнее новых явлений.

В XIV в. феодальная-республика переживала время своего расцвета. Новгородская земля в отличие от всех других ни разу не подвергалась ордынскому нашествию. Татарские «царевичи» не грабили новгородские погосты. Господин Великий Новгород не платил «выхода», его князья и посадники не ездили на поклон к хану. Новгород входил в состав федерации русских земель и признавал формально власть великого князя, главы этой федерации. Но в своих отношениях с великим князем он усвоил гордый и независимый тон и фактически проводил собственную политику, нимало не считаясь с интересами Русской земли в целом. Новгородские бояре вели переговоры и заключали самостоятельные соглашения с великим князем Литовским и магистром Ливонского ордена, вступая с ними в сделки за счет своего «брата молодшего» — Господина Пскова. Не вмешиваясь открыто в княжеские усобицы, новгородские власти использовали их для укрепления своего положения. Они давали приют князьям-антагонистам и тем самым способствовали продолжению феодальной войны.

Ни Яжелбицкий мир 1456 г., ни зимняя поездка Василия Темного и переговоры с ним в январе — феврале 1460 г. не привели к коренному улучшению новгородско-московских отношений. Это и понятно. Политические интересы великокняжеской власти и новгородского боярства были диаметрально противоположны. Идеалом новгородского боярства было сохранение своей «старины» — фактической независимости от великого князя, полновластия в своей «республике», огромных вотчин, сказочных богатств, политических амбиций. Все это плохо вязалось с усилением власти великого князя, с ростом авторитета Москвы, с задачами борьбы против ордынского ига и экспансии литовских великих князей. На Руси фактически складывались два основных политических центра со своими весьма разными программами.