Он в очередной раз потряс стаканчик с костями и бросил их на маленький столик. Выпало семь. Крино высмотрел на экране папку с очередным набором файлов и указал на нее «Пилату». Потом развернул и принялся изучать сам. Ответ машины был готов уже через восемнадцать секунд, а человеку потребовалось полчаса, прежде чем он увидел подозрительные моменты в работе кооперирующей программы. Вот тут-то и была зарыта собака: «Пилат» не мог опережать человека в своих изысканиях, потому, выдав аналогичное заключение, «взял под козырек» и дисциплинированно ждал, когда до оператора дойдет очевидный факт. К тому же его контролировал «Савонарола» — еще один ИИ, малость подсъехавший умом от мании подозрительности к своим собратьям. Потому, когда Крино безразличным голосом осведомился: «Не покажешь это?», «Пилат» не дал характеристику всем родственникам неповоротливого оператора, их происхождению и формам проведения досуга, а быстро начал развернутый анализ. Человек зевнул и потянулся к стакану апельсинового сока, прикидывая в уме, как провести вечер, но тут в его ушах рявкнула сирена.
— Идентифицирован беглый ИИ. Тревога! Осведомлены параллельные структуры. Принимаю меры!
Человек переключил нейрошунт на больший уровень чувствительности, вколол себе стимулятор, перевел сознание на другой уровень восприятия и стал смотреть в оба глаза. Ему удалось увидеть не так много: если старый детский калейдоскоп, переливающийся тысячами картин, прикрутить к оси электромотора, то в объектив смотреть будет просто бесполезно — абстрактные цветные картинки сольются в белесый винегрет. Примерно туже самую информационную муть узрели коллеги Чирати по всему миру: стая взяла след и куда-то понеслась.
Суть происшедшего свелась к тому, что когда «Понтий Пилат» ухватился за одну из программ, составлявших ядро Deus ex machine, тот просто не успел уйти от удара, как ящерица не может в мгновение ока отбросить свой хвост — ей надо хотя бы испугаться. Спустя несколько секунд было уже поздно — несколько десятков серверов по всей Европе вульгарно отключили от энергоснабжения, еще сотня была насыщена контрольными программами так, что любая незаконная деятельность стала там невозможна.
После этого начался самый что ни на есть рутинный и методичный процесс: ликвидация котлов, в которых оставались куски беглого машинного сознания. Основной поединок не занял и минуты — людям оставалось только выступать патологоанатомами и археологами: разгребать завалы данных и уяснять тонкости происшедшего. В информационном пепле, что сохранился от Deus ex machine, всплыла любопытнейшая деталь: как только «Пилат» разобрал первую папку, беглец сменил обличье и на несколько минут стал почти неуязвим для цепного ИИ, но потом, видя спокойную обстановку, он расслабился. Когда человек отдал приказ на вторую проверку, Deus ex machine больше напоминал змею, осторожно высовывающую голову из песка, в который перед тем зарылась.
Все политизированные компьютерные специалисты и те, разбирающиеся в проблеме, кто был далек от общения с массами, до хрипоты, до разбитых клавиатур и откушенных микрофонов спорили о присутствии в этом деле человеческого фактора. Поймали бы цепные ИИ беглеца, не будь человеческого влияния?
Но вся эта политическая грызня меня мало волновала: упусти домашние ИИ Deus ex machine на этот раз, в другой им бы улыбнулась удача. Человек уже мало значил в этих разборках.
Утром я по-прежнему усилием воли отрываю голову от подушки, завтракаю с Наташей, сажусь в машину и еду на работу. Все так же прохожу шлюзование, сплетничаю у лифтов, поднимаюсь в отдел. Устраиваюсь в любимом кресле, готовлюсь к работе и так же впускаю в себя поток данных. Но теперь я ничего не проверяю, я уже для этого недостаточно компетентен, не тот класс мастерства. Вещь необходимо поставить на поток быстро, часто за несколько суток. Совместимость новых узлов надо проверить за несколько часов. Я не смог бы проработать в таком темпе и пары дней, сгорел бы от нервного напряжения и опал на больничную койку улыбающимся недоумком.
Потому я переквалифицировался в ревизора времен разложившейся империи: приходится следить за теми проверками, что устраивают машины друг другу. В отделе восемнадцать ИИ полного профиля и три десятка их усеченных версий, а над проблемами работают только десять. Остальные инспектируют себе подобных и упрощают результаты инспекции настолько, чтобы их могли понять наши хилые биологические мозги. Когда это стравливание только начиналось, перед глазами появлялись длинные колонки предназначенных для сверки цифр и формул, которые угрожали здоровью моего разума. Я начал ругаться, требовать, указывать, советовать — и сейчас, когда я поднимаю веки, вижу перед глазами короткие четкие отчеты и те главные из сотен тысяч цифр, которые нужны именно мне. Самое важное в том, чтобы требовать от «Синюшного» и «Желтушного» разных показателей. ИИ, основные цензоры, получившие клички за бледный вид своих интерфейсных отображений, старались. Никакой коллектив журналистов и аналитиков не сможет отработать на таком уровне и так быстро изменить энтропию всей этой груды сведений, как справляются эти двое.
Лично мне наибольшее удовольствие доставляют их доносы друг на друга, это настоящие шедевры. Ни один из них не может обвинить другого во лжи, потому обвиняют в замалчивании всего и вся. Но замалчивание у каждого из них тоже не есть предумышленным — это просто другой взгляд на вещи: «Синюшный» не любит сложных графиков и экзотических форм математического анализа, предпочитает простые и доходчивые формы, а «Желтушный» кричит о том, что я не получаю жизненно важных сведений. В ответ на него сыплются обвинения в сокрытии важнейших данных среди информационного мусора. В кубе голограммы два карлика захудалой наружности начинают выяснять между собой отношения. Я прерываю спор и требую подачи докладных записок.
Каждый раз в записке имелась вполне обоснованная доктрина, она вскрывала целый заговор молчания и глубинное непонимание другим ИИ сути проблемы. Это настоящее чудо краткого изложения, где на десяти страницах есть глубина анализа, гениальное прозрение, неопровержимые выводы. Только по стилю смахивает эта переписка на споры святых угодников о степени блаженства от общения с богом, то есть со мной. Самое обидное то, что мне очень редко удается заглянуть за ткань этих речей, понять корни фраз. Еще приходится перелопачивать груды материала на самостоятельном, чисто человеческом контроле — это достаточно утомительно и временами просто глупо.
Мы запускаем в серию те машины, что могут принять человеческий разум; пока это чертовски дорогая игрушка, и мы делаем ее чуть-чуть дешевле.
Это не единственная работа отдела, будь она таковой, нам срезали бы ресурсную базу. Еще мы делаем саркофаги. Сама по себе работа была начата давно, искусство спрятать хрупкий кремний от разных нехороших воздействий старо как сама электроника. Но пока Гонка не привела к промежуточному результату, к машине, достаточной для несения человеческого духа, эта задача валялась где-то на периферии, ее решали практиканты и стажеры в свободное от основных занятий время. Сейчас она вышла вперед, она требует машинного времени и человеческого внимания. В прорыв пришлось бросить Памеженцеву и еще нескольких человек. Надо осторожно, тщательно и скрупулезно создать наши будущие оболочки. Многое уже сделано. На раскупленных участках строятся подземные хранилища, «Поселок мертвых», как иногда называет его Наташа. Целые катакомбы, у которых будет автономное питание, всевозможная защита от взломов и даже установка ПВО. Земля над ними покрыта молодым лесом — в чем бы нас ни обвиняли зеленые, мы хотим жить в мире с природой. Узловики тоже выделили из своих рядов бюро, которое занимается только этим.
Так и живем.
Я немного переделал оформление секретаря, и теперь сигнал на общую оперативку подается набатным ударом — старичок в мундире петровских времен начинает тянуть за веревку колокола. Идти надо немедленно — за несколько месяцев оборонной лихорадки в порядках устоялось что-то военизированное, оттенок армейской дисциплины, запах казармы. Честь никто никого отдавать не заставляет, но быть на месте надо в ту же минуту.
