— Конечно! — В самых цветистых выражениях, помогая себе лицом, пытаюсь изобразить, как вскрылось это театральное жульничество. Наташа ассистирует комментариями и заставляет ближайший экран показать выпуск новостей: смеющаяся толпа выкатывается из разбитых дверей театра, и в последних ее рядах — мы. Людей я потешил, но в их черепах по-прежнему бродит остаток серьезно-озабоченных мыслей. Предлагаю выпить за лучшую актерскую игру.

— Ты часто решаешь задачу о двух бассейнах? — Илья прерывает затихающие смешки математиков и смотрит Наташе в глаза.

— Закончила в пятом классе. — Она слегка насторожилась.

— А о двух кусках дрожжевого теста? Или о двух раковых опухолях? Весь вопрос в том, кто будет первым. — Он порядочно пьян и без моего последнего тоста.

— Спокойно, Илья. — Болтовня за бутылкой еще никого до добра не доводила, как бы далеко ни зашел прогресс. — Если бы мы были больным, которого одновременно добивают две болячки... ик... твой хмурый вид имел все основания, но ведь это не так? — Подмигиваю ему и указываю на упаковки вытрезвина, валяющиеся на стойке.

Однако его депрессия слишком обоснованна, слишком много неприятных сравнений он сегодня услышал, главная новость дня — это не его победа.

— Ты думаешь? Да, мы не страдаем. — Он не глядя вылил в себя бокал. — Только все свои силы мы кладем на это, будто клеша на себе катаем...

— Хорош клещ, вкалывает покруче нас, — встрял математик, но под взглядом Наташи увял и скукожился.

Мы стали осторожно утешать нейробиолога, утешения понемногу переросли в задушевный разговор, тот — в спор, потом в крик, а потом чуть ли не в драку, но все успокоилось (бармены вежливо придерживали нас за локти — автоматика следит за здоровьем посетителей), и часика через два Илья имел силы только медленно шарить по столу в поисках очередного бокала. И чем ему так приглянулся коньяк? Я организовал в нашей компании маленькое голосование, не вполне трезвое, и по его результатам основному страдальцу был подсунут тот же вытрезвин, растворенный в водке.

— Пора... ик... завязывать... ик... — вносит предложение правый математик, хотя в данный момент он сидит слева. Или не сидит?

— Поддерживаю, — заявляет второй, и, пожалуй, он прав. Подвал слегка опустел, даже дым кальянов, исправно вытягивавшийся кондиционерами, стал заметен.

Хлопаю в ладоши, и бармены аккуратно доставляют нас к выходу. Наташа, опираясь одной рукой на меня, а другой на андроида, не очень уверенным языком подвела итог.

— Повеселились, и хватит на сегодня. Разъезжаемся. — В голове у меня туман как раз такой густоты, что совершенно не хочется сбиваться с прямого курса на подушку, одеяло и крепкий сон.

Ночь, где-то поблизости зудят комары, медленно вертится небосвод над нашими головами. Я еще смутно помню, как вызываю моего енотовидного дворецкого, которому теперь в одиночестве приходится управляться с хозяйством, а за Наташей заезжает ее сиреневая «татра», с гувернанткой а 1а XIX век в качестве помощника в перемещении.

Почему-то хочется выть.

Когда говорят, что главное — это принять решение, лгут. Решение может быть принято и неделю, и месяц, и год назад. Оно лежит в уголке памяти, где-то на периферии сознания, почти ничем не напоминает о себе, кроме как странной тоской, иногда приходящей к человеку. Могут быть разработаны десятки планов, предусмотрены сотни фактов, картины будущего, одна краше другой, будут появляться перед ним, и все равно жизнь идет своим чередом, не меняясь ни на грош.

Так меня засасывала инерция бытия. Уже год, как началась Гонка. А я по-прежнему живу обычной жизнью, я всего лишь хорошо оплачиваемый специалист, добродетельный семьянин. У меня жена Ольга, милая хранительница очага, моя светловолосая муза, которую я люблю; ребенок — кареглазый шумный карапуз Васька, это маленькое стихийное бедствие, которое любим мы оба. Старый, еще дедовский дом, к которому я достроил этаж и отремонтировал все остальное, он как приют скитальца, всегда ждет меня, и здесь все послушно моей воле. Иногда вечерами, когда мы втроем смотрим какую-то сказку и все смеемся над выходками ее героев, удивляемся чудесам, я вдруг отстраняюсь, вижу нас будто со стороны, мне кажется, что это прекрасно. Это счастье?

Да, но это счастье смертного, обычного человека. Всегда были люди, которым этого казалось мало. Они хотели чего-то большего: денег, власти, удовольствий. Немногие из них вошли в историю миллиардерами, тиранами, сибаритами. Потомки вспоминают их имена самыми разными выражениями, но равнодушных слов нет в этом наборе. Прочие сгинули на пути к своей цели. Были и такие, кто хотел больше свободного времени, — и они просиживали днями на лавочках и диванах, не обращая внимания на свои лохмотья. Обычный, средний человек зажат где-то посередине. Его работа ведет к удовольствиям только посредством зарплаты, а отдыхать на рабочем месте никак невозможно. Станок, знакомый до последнего винтика, привычный компьютер, груды опротивевших бумаг воспринимаются как неизбежное зло. Их не любят, иногда тихо ненавидят, мечтая вернуться к новым фильмам, свежему пиву и хорошему футболу.

Работа, которая и есть то, что приносит тебе удовольствие, — редкая, как крупный выигрыш в лотерею, удача. И Делится такая работа на два вида. Первый состоит в том, что твое хобби приносит деньги. Это всегда приятно и лестно, когда сочиняемые на досуге эпиграммы или небрежные рисунки вдруг начинают цениться критиками. Можно двадцать лет вырезать фигурки из дерева, а на двадцать первом году этой деятельности они попадаются на глаза оборотистому бизнесмену от культуры. Твердый контракт, удачная реклама, хорошая прибыль. Остаток жизни превращается в приятное времяпрепровождение. Работа становится отдыхом от изысканных развлечений, лечением организма, утомленного пышными, дорогостоящими усладами. Это мечта всех обывателей, но она почти никогда не исполняется.

Работа второго вида — дело всей жизни. Когда тебя ведет почти несбыточная мечта, ты каждый день приближаешь ее, но прелесть в том, что когда ее достигнешь — новая, еще более дерзкая, еще более притягательная цель встанет перед тобой. О, многих такая мечта сгубила, они надорвались: скрючились от артрита пальцы хирургов, ослепли глаза художников, стал неповоротливым разум писателей. Их обошли соперники, смяли обстоятельства. Иногда их мечты были такими ничтожными, что полностью исполнялись, и они до конца жизни гордились единственным выигранным спортивным трофеем, написанной по выходным пьесой или должностью младшего помощника менеджера. Еще больше тех, кто сначала работает не в полную силу, потом только по установленным заранее дням недели, потом раз в месяц. И манящий образ блекнет для них. Они вспоминают о нем по большим праздникам, на свадьбах детей и при рождении внуков. Но больше всего тех, кто и не начинал идти к своей мечте.

Такие люди даже не фантазеры, просто они все время немножечко в грезах, и это дает утешение и радость, которых лишена их обыденность. Чаще всего они сидят перед телевизором или киноэкраном, порой становятся аналитиками и препарируют мечты других. Они дьявольски рассудительны и невероятно предусмотрительны — постоянное обдумывание своей бесконечно далекой мечты делает их такими. В своем воображении они могут почти все, и только реальные действия недоступны им. Эти еще не состарившиеся премудрые пескари, молодые обломовы, в любой толпе их всегда большинство. Их так легко убедить обещанием чуда, рассказом о своей мечте или призывами растоптать чужую. Они всегда хотят сделать свою жизнь чуть менее пресной, но слишком осторожны для этого.