Пробиваться надо там, где меньше конкуренция и где я что-то умею.

Почти год я не начинал идти за своей мечтой. Нельзя сказать, что я совсем ничего не делал. Вхождение страны в эту гонку было мне абсолютно ясно. Вначале ситуацию определяли только несколько чиновников и сделавших государственную карьеру ученых. Они с трудом убеждали других в том, что отставать можно во многом, импортировать тоже можно немало, но этот вопрос, как владение ядерным оружием, не допускает закупок, и необходимо иметь что-то целиком отечественное. Через несколько месяцев с этим согласился глава государства.

Я интересовался, узнавал, был в курсе открытых сведений и старался читать между строк. Безвестный институт в Зеленограде, занимавшийся проблемами электроники, который до этого с трудом мог найти деньги на ремонт, вдруг стал опорным пунктом, базой новой мощной структуры. Из него уволили треть сотрудников, заменив их новыми, приписали еще столько же, если не больше. Ему прирезали земли, переселив несколько третьестепенных учреждений. Даже потратили некоторые деньги на выкуп соседних частных домиков, что для академической науки у нас было делом редкостным, почти мифическим. За почти мгновенно выросшим забором начались стройки. Это был единственно доподлинно известный мне объект, но таких явно было много.

А я медлил. Сочинял стишки, играл в шахматы, дважды был в театре. Вместо того чтобы, срывая ногти, пытаться стать своим в этой новой структуре, а у меня были отдаленные ходы, я наслаждался жизнью. Система организовывалась, и попасть в нее с каждым днем становилось все труднее. Но проходили месяцы, и я все больше видел в зеркале премудрого пескаря, даже не плывущего по течению, а готовящегося навсегда забиться в илистую нору. Это чувство становилось настолько нестерпимым, что я начал шевелиться.

Уже тогда я понимал — таких умных довольно много. Кое-кто видит просто перспективное место и стремится хорошо устроиться. Другие осознали что к чему и будут работать на вечность. Вокруг такого дела всегда достаточно людской пены, от финансовых аферистов до контактеров с представителями высшего разума планеты Глюк, а поскольку дело все-таки серьезное, эту пену будут сдувать.

Но я начал протискиваться. Вначале на нескольких листах бумаги собрал все положительные для научного сообщества факты из собственной биографии, которые мне только были известны. Оказалось не так мало. Переработал это добро в резюме и начал понемногу, не выдавая своего волнения, рассылать его по возможным инстанциям.

Потом очень несмело позвонил знакомым. Какой знакомый может помочь в деле, где на кону вечная жизнь? Тот, кто по большому счету в это не верит, а не верят люди, уже добившиеся успеха, вполне довольные своим положением или уже слишком старые для перемен, те, которым всякие новомодные штучки несимпатичны в силу своей невыгодности. Такие связи есть почти у каждого — друзья семьи, которых знали еще родители. Они никогда не заезжают к вам в гости, да и вы не слишком часто можете у них бывать, но раз или два в жизни их можно побеспокоить просьбой.

Юрий Дмитриевич был дружен еще с моим дедом, поддерживал отношения с отцом, меня знал разве что в лицо. Человек, всю жизнь связанный с академической наукой, не сделал в ней феерической карьеры только потому, что в старые еще времена стремился заработать на сытую, бездефицитную жизнь. Когда ломалась империя, он чуть не нырнул с головой в бизнес, как поступили многие его более молодые коллеги, — удержали появлявшиеся седины. Совсем без денег он не остался, превратился в администратора от науки, вечный зам, сидевший на финансах своего вуза. Недавно разменял восьмой десяток, но держал своих подчиненных в таких ежовых рукавицах, что о пенсии никто из них и не заикался. Начальство изредка пыталось указать на пунктик в законе и спровадить его на покой, но каждый раз ученый-бухгалтер оказывался незаменим. Обладал Юрий Дмитриевич качеством весьма для меня полезным — чудовищным количеством знакомств в самых неожиданных кругах.

Напросившись к нему в гости и во второй раз картинно восхитившись его библиотекой, я без особых экивоков рассказал о желании жить лучшей, более устроенной жизнью.

— Да, Павлуша, этого многим хочется. А что делать? Да и ты вроде неплохо устроился, говорят, не бедствуешь. — Он прекрасно понимал, что я пришел с просьбой, кивал облысевшей, в редких седоватых клочках головой и хитро щурился.

— Юрий Дмитриевич, я ведь академическую карьеру сделать хотел, а тут такие дела... Слух, однако, прошел, что в науку опять деньги капать будут немаленькие. И зачем мне надрываться в фирме, оставаться инженером, когда я могу стать ученым? — Такую увертюру я разыграл из опасения, что в этом старике, стоящем одной ногой в могиле, может проснуться ревность. Ведь он чувствует дыхание смерти лучше меня, собственная старость уже прочно поселилась в его сознании, вдруг он позавидует моей молодости и тем слухам, что ходят о бессмертии? Начнет делать мелкие гадости.

— И ты поближе к денежным местам окопаться хочешь?

— Не без этого, а кто не хочет? Вопрос в том, чтобы и наукой заниматься, и в масле кататься.

— А где ж ты такие места увидал?

— А куда сейчас людей набирают и вокруг чего стоит этот тихий гвалт? Вот туда мне и надо. — Я решил полностью открыть карты.

— Уж не в Зеленоград ли? — Старик посмотрел мне прямо в глаза.

— Туда. — В таких случаях нельзя колебаться и надо тоже смотреть прямо в глаза. Что я и сделал.

— Сынок, а ведь раньше ГБ на подобные проекты людей под лупой рассматривало, душу вытряхивало. — Лицо его будто отразило те времена, которые он еще неплохо помнил.

— Я не шпион, и скрывать мне нечего — любая перетряска моего грязного белья пойдет только мне на пользу. Идеологических проверок не будет, да и что сейчас за идеология? Разве только гуманистов давить, так ведь я не с ними. Специалист из меня неплохой, даже очень. Из хороших спецов по моей дисциплине сколько молодых? Не так мало, но шанс прорваться есть... Юрий Дмитриевич, вы только упомяните обо мне, прошу.

Старик покряхтел, отпустил пару глубокомысленных замечаний, в очередной раз вспомнил прошлое и согласился,

Я провел десятка полтора таких бесед, перетряхнул всех старых знакомых — уже много менее влиятельных. Старался не напороться на тех, кто из зависти мог бы мне напакостить. Завел несколько новых. Разумеется, не они обеспечили мой прием, с их помощью я добился только неясного и расплывчатого обещания собеседования, был занесен в самый предварительный список кандидатов. Даже эти обещания тревожили меня, я все время сомневался, боялся потерять свое место (почему боялся этого — до сих пор не понимаю). Страшно было менять свой мир.

На собеседование мне было только к полудню, солнце поднималось, и стекла в кабинете темнели. Оля с Васькой сидели у ее подружки — тот, кто видел, как я готовился и ждал хоть одного экзамена, прекрасно знает, что во избежание маленькой нервотрепки лучше быть от меня подальше. Я поймал себя на том, что уже пять минут барабаню пальцами по спинке стула. Мысли путались, отказывались сплетаться в обычный поток рассуждений. Если так пойдет и дальше — на собеседование я приду с щелкающей челюстью и бегающими глазами. Так не пойдет. Надо решать. И как идущее на приступ острова войско отталкивает после переправы от берега лодки, так я решился сжечь за собой мосты. Не во внешнем смысле — мосты надо сжигать в собственном разуме.

— Сенька! — Я активировал дешевенький домашний компьютер, даже не андроида-дворецкого, а так, сумму всех электронных приборов дома, объединенную в сеть и разбросавшую везде паутину микрофонов и динамиков.

— Я здесь, сударь, — отозвался голос из стены.

— Рабочий дневник, распорядок дня, финансовые программы — на стол.

Тогда была модна стилизация «домовых» под славянскую старину, чуточку пижонский жест общества в сторону гуманистов. На панели рабочего стола отразились таблицы и графики моих занятий, хобби и их стоимости.