Кровь хлынула девушке в лицо, горячей волной залила шею, руки — она покраснела так, как могут краснеть только очень светлые блондинки, вспыхнула вся, будто сноп соломы на ветру.

Александр смущенно кашлянул. Еще подумает, что он явился в музей ради нее!

А она, верно, так и подумала, потому что ее глаза засияли еще ярче — просто заискрились, как две звездочки.

Когда экскурсия закончилась, Александр подошел к девушке.

— Здравия желаю, — сказал он несколько стесненно и потому громче, чем следовало бы. — Вот где, стало быть, вы обосновались! В Эрмитаже.

Они вышли на широкую мраморную лестницу.

— У вас еще есть экскурсии?

— Нет. Я закончила работу.

— Можно, я немного провожу вас?

— Хорошо. Только возьму плащ. Я быстро. Александр в ожидании облокотился на перила лестницы.

Это была высокая, красивая лестница. Когда-то она называлась посольской, потому что в дни «высочайших» приемов по ее мраморным ступеням неторопливо поднимались и спускались иностранные дипломаты, сверкая пластронами манишек или золотым шитьем мундиров. Сейчас по лестнице гурьбой сбегали экскурсанты.

Но вот на верхней площадке показалась Люда. Она действительно оделась быстро, но спускалась не спеша. Плащ был темно-зеленый и очень шел ей. Волосы были старательно причесаны.

Спускаясь, она неотрывно смотрела на Александра. Он даже испугался, что она споткнется и упадет, и шагнул к ней навстречу.

Послышался задорный перестук каблучков. Из боковой двери набежала стайка девушек. Щебеча: «Людочка-Людочек, Людочка-Людочек!», они обступили, завертели его спутницу, будто прихорашивая, показывая Александру со всех сторон. И каждая лукаво-кокетливо, снизу вверх, посматривала на высокого моряка.

Фр-р! И разноцветная стайка умчалась так же внезапно, как появилась.

Девушка выглядела немного смущенной.

Вообще-то Александр не был силен по части проницательности. Но тут на него снизошло нечто вроде вдохновения.

Он понял: девушку впервые в ее жизни поджидает после работы молодой человек, и подружки рады за нее.

Они, так же рядом, чинно вышли из Эрмитажа.

И остановились, увидев как бы отражение его багрянца и золота на противоположном берегу Невы. Силуэт города был окрашен в красные, бледно-коричневые и фиолетовые тона, резко выделяясь на фоне низких желтых облаков.

Люда, вероятно, сравнила бы город со сказочной птицей Феникс, которая, в ярком оперении, поднимается из тлеющих углей. Но Александр был моряк. Ему представилось, что это эскадра. Строем кильватера она проходит перед ним. Он узнавал отдельные «корабли» по их характерным контурам, по «мачтам»: шпилю Петропавловской крепости, башенкам мечети, ростральным колоннам у Военно-Морского музея. Ленинград медленно плыл вниз по реке — на вест.

Александр перевел дыхание.

— Тициана бы сюда, — пробормотал он. — Тициан бы это, пожалуй, написал.

Люда порывисто обернулась к своему спутнику.

— Послушайте! — сказала она. — Это странно. Мне кажется, мы уже шли так. Нева, по-моему, тоже была. Александр наморщил лоб.

— Да, что-то в этом роде, — неуверенно согласился он, потом добавил бодро: — Но это бывает, знаете ли! Рефракция памяти! Психологам известны подобные случаи…

— Ах, психологам уже известны, — разочарованно протянула девушка.

Они миновали Дворцовый мост.

— Нет, мы где-то встречались, — настойчиво сказала Люда. — Еще до театра. Если бы я верила в метампсихоз… Вы не можете меня вспомнить?

Александр покачал головой.

— Обязательно постараюсь, — пообещал он. — Мне бы почаще встречаться с вами для этого. Раз в год маловато, вы не находите?

— Мы виделись еще на площадке трамвая, — с мягким укором сказала Люда. — Вы уже забыли?

— Как я могу это забыть? Вы тогда пожелали мне удачи!

— И помогло?

— Да. Большое спасибо.

— А в чем вы добились удачи?

— О!.. В спортивных соревнованиях! Я подводный пловец.

Люда помолчала.

— Мне, значит, нельзя знать. Я не буду. Но у вас рука на перевязи. Очень болит?

— Чепуха. Ударился о стенку бассейна во время прыжка… Нет, правда, Людочка, у вас легкая рука!

Молодые люди продолжали медленно идти вдоль Невы.

Медный всадник не обратил на них никакого внимания. Он, по обыкновению, был занят тем, что, сидя на коне, хозяйским жестом простирал над площадью руку и сосредоточенно смотрел поверх голов проходящих мимо парочек.

— Сегодня как-то странно на душе, — признался Александр.

— Плохое настроение?

— Наоборот, хорошее. Но не с кем было разделить его.

Он невольно выделил слово «было».

— Я понимаю, — торопливо сказала Люда. — Если поделишься с кем-нибудь горем, то уменьшаешь его наполовину. А поделишься радостью — увеличиваешь ее вдвое.

— Вы умная, — пробормотал Александр благодарно. — Вы очень правильно понимаете все. Вы понимаете меня с полуслова.

— Умная? А я не знаю, умная ли я. Разве тот, кто прочел много книг, умный? Но я провела блокаду в Ленинграде.

— О! Значит, понимаете, что такое жизнь.

Он сказал это — и замолчал.

Странная мысль пришла ему в голову. Он подумал, что есть сокровенный, даже Грибовым не понятый смысл условного сигнала «Ауфвидерзеен», — Виктория Павловна называла его лейтмотивом «Летучего Голландца».

«До свиданья! До свиданья! — повторяли Цвишен и его команда, уходя в туман или на дно. — Мы еще встретимся с вами. Мы вернемся!»

Но нельзя было позволить им вернуться!

Никогда не должен всплыть этот корабль-призрак, предвещающий смерть множеству людей, на топах своих мачт несущий ужас и безумие, подобные бледным колеблющимся огням святого Эльма!

Девушка подняла на Александра синие глаза.

— Вы стали серьезный, — сказала она. — Вспомнили ту войну и подумали о новой?

— Это удивительно! Вы понимаете меня, даже когда я молчу!

Александр был так поглощен своей спутницей, что не заметил Грибова.

Тот стоял на противоположном тротуаре, опираясь на палочку.

Едва закончилась прокладка курса, как сразу появилась и палочка. Но Грибов держал ее неизменно в левой руке, чтобы правая была свободна для отдачи приветствий.

До него донеслось:

— Сегодня не могу. Я не предупредила дома.

— А завтра? Хорошо бы нам с утра на Кировские острова! Я в отпуску.

Грибов стоял и долго смотрел им вслед.

Двое медленно шли вдоль Невы навстречу закату. А тучи на западе сдвигались и раздвигались, меняя очертания. Багрянец постепенно выцветал. В разрывах между тучами все чаще проглядывало чистое изумрудно-зеленое небо — признак того, что завтра погода будет хорошей.

Автор считает нужным напомнить особо придирчивым читателям, что книга эта — роман, и отнюдь не документальный.

Поэтому здесь, как и в любом романе, вымысел тесно переплетен с фактами. Автор рисовал «Летучего Голландца», вымышленную им подводную лодку «для секретных поручений», как некое обобщение той разносторонней, хитроумно замаскированной диверсионной деятельности, которую вели и продолжают вести против мира враги его, организаторы войн.

В заключение автор выражает глубокую благодарность военным морякам и пограничникам, которые помогли ему советами во время работы над этим романом.