Именно эти обстоятельства повлияли на формирование тоталитарной системы легитимации, на основе которой сложилось такое явление, как утопический реализм, раскрываемый нами не только как социалистический реализм советской эпохи, но и как критический реализм XIX века. Как мы показали, утопия являлась ставкой и инструментом конкурентной борьбы в социальном пространстве за обладание и перераспределение политической и символической власти и одновременно служила источником превращения символической власти в политическую, для чего утопия должна была предстать реальностью. То есть социальное пространство необходимо было воплотить в физическом пространстве. Для этого была предпринята антропологическая революция, цель которой состояла в конструировании принципиально нового антропологического типа человека, чей символический образ уже сформировался в поле русской культуры; новый человек должен был совершить антропологический переворот, но, будучи не в силах преодолеть свою физическую природу, смог только создать инновационный культурный проект по имени соцреализм.
Кризис тоталитарной системы легитимации — это результат невозможности, во-первых, совершить антропологическую революцию, во-вторых, воплотить социальную утопию в реальность. Любое социальное пространство стремится преобразоваться более или менее строгим образом в физическое пространство вплоть до искоренения или депортации некоторого количества людей601. Однако воплощение социального пространства утопии в физическом пространстве как раз и потребовало изменения антропологических констант человека, оказавшихся более устойчивыми, чем предполагали организаторы эксперимента. Процесс превращения физического пространства в проекцию социального привел к широкомасштабной операции насилия над человеческой природой, операции, названной Бурдье дорогостоящей, но неизбежной ввиду сопротивления физического пространства, не приспособленного для выявления очертаний утопии. Своеобразие конкурентной борьбы в советскую эпоху состояло в том, что одной версии тоталитарной утопии противопоставлялась другая версия той же утопии, почти столь же тоталитарная. Однако именно эти нюансы обеспечили разницу поэтик конкурирующих практик, использующих при этом один и тот же механизм присвоения и перераспределения власти и опиравшихся на одну и ту же институциональную систему.
Принципиально иные стратегии были испробованы в рамках неофициальной литературы, появившейся как реакция на кризис тоталитарной системы легитимации. За попытками создать свою, независимую от официальной, институциональную систему стояла задача создания новых механизмов обретения легитимности, и инновационность советского андеграунда состояла прежде всего не в литературной (художественной) инновационности, а в принципиально новом художественном и социальном поведении, прежде всего заключавшемся в демонстративном выходе за пределы поля официальной литературы для присвоения власти нарушителя границ. Одновременно особую ценность приобрела новая функция автора, его стратегия интерпретатора текста, медиатора между текстом и референтной группой; эта функция предстала как характеристика способа циркуляции и функционирования дискурсов внутри общества602. Из множества авторских стратегий, легитимированных андеграундными квазиинституциями, наиболее радикальной стала стратегия манипуляции зонами власти, оказавшаяся синхронной эпохе «перестройки», также состоявшей в процедуре перераспределения и присвоения власти. Однако по мере оскудения пространства советских властных дискурсов и эта стратегия во многом потеряла свою инновационность, а поиск иных зон власти был и остается осложнен отсутствием соответствующих сегментов рынка культурных ценностей, и в частности институций, поддерживающих инновационные практики. В условиях глобализации и медиации мировой культуры, когда рынок является, по сути дела, единственным источником легитимных функций, наиболее полноценным оказалось поле массовой культуры, что породило стратегии адаптации радикальных практик для более широкой аудитории. А создание институций, способных легитимировать радикальные практики, заблокировано ощущением малоценности для общества инновационных импульсов в культуре; общество знает, каким образом культурный жест может быть трансформирован в идеологический, но не представляет механизма воздействия культурных инноваций на саморегуляцию социума603.
Подробно разбирая соответствие конкретных литературных практик (конкурировавших между собой в период между кризисом тоталитарной системы легитимации и кризисом системы легитимации, порожденной эпохой постмодернизма) целям и стратегиям в социальном пространстве, мы находили взаимосвязь между поэтическими приемами и соответствующими проекциями в социальном пространстве, что позволило выявить не только своеобразие этих практик в поле литературы, но и их социальное и психологическое значение для общества, для тех или иных социальных групп и отдельных социальных стратегий. Сделав акцент на процессе перераспределения и присвоения власти, мы показали, что борьба за апроприацию социальных ценностей и различных властных дискурсов не является самоценной, а подчиняется поиску социальной и психологической легитимности, имманентной человеческой природе.
Литература
Аверинцев 1977 — Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.
Адорно & Хоркхаймер 1997 — Адорно В. Теодор; Хоркхаймер Макс. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М., 1997.
Айзенберг 1997 — Айзенберг Михаил. Взгляд на свободного художника. М., 1997.
Айзенберг 1998а — Айзенберг Михаил. Второе дыхание // Лианозовская группа — истоки и судьбы. М., 1998.
Айзенберг 1998b — Айзенберг Михаил. Точка сопротивления // Лианозовская группа — истоки и судьбы. М., 1998.
Андерсон 1958 — Андерсон Шервуд. Бумажные шарики // Американская новелла. М., 1958. Т. 2.
Аникин 1989 — Аникин А.В. Муза и мамона. М., 1989.
Бакштейн 1999 — Бакштейн И. Итоги модернизма // Искусство XX века. Итоги столетия. СПб., 1999.
Барт 1983 — Барт Ролан. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983.
Барт 1989 — Барт Ролан. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.
Батай 1995 — Батай Жорж. Психологическая структура фашизма // НЛО. 1995. № 13.
Берг 1985 — Берг Михаил. Новый жанр // Литературное А-Я. Москва-Париж. 1985. № 1.
Берг 1993 — Берг M. О литературной борьбе // Октябрь. 1993. № 2.
Берг 1994 — Берг М. Проводы Мавра // Литературная газета. № 31. 1994. 3.08.
Берг 1996а — Берг М. Кризисные явления в литературе современного русского постмодернизма // STUDIA RUSSICA HELSIGIENSIA ET TARTUENIA V. Модернизм и постмодернизм в русской литературе и культуре. Хельсинки, 1996.
Берг 1996b — Берг M. Уставший гений // Литературная газета. № 9. 1996. 28.02.
Берг 1998а — Берг Михаил. Последние цветы Льва Рубинштейна // НЛО. 1998. № 30.
Берг 19986 — Берг Михаил. Вторая попытка // НЛО. 1998. № 31.
Берг 1998в — Берг Михаил. Рейтинг искусства в зеркале современной прессы и стратегии критика // Современное искусство и средства массовой информации. СПб., 1998.
Берг 1999 — Берг Михаил. Несколько тезисов о своеобразии петербургского стиля // Pushkin, Pietari, venaliiinen kulttuuri. Kotka. 1999. 24–25.9.
Бердяев 1909 — Бердяев Н.А. Героизм и подвижничество // Вехи. М., 1909.
Березовчук 1995 — Березовчук Л. Концепция ритма в поэзии Аркадия Драгомощенко // НЛО. 1995. № 16.
Бинкли 1997 — Бинкли Тимоти. Против эстетики // Американская философия искусства. Екатеринбург, 1997.
Битов 1967 — Битов Андрей. Дачная местность. М., 1967.
