Курт Швитерс говорил, что все музеи надо разрушить… Но вместо этого сам угодил в музей…

Где-то посреди этих своих мыслей я заметил нити… Натянутые от одной стенки к другой… Наклонно, немного веером… Несколько залов были заполнены этими нитями… Но что значит заполнены… Они были пустыми… Разве что кое-где нити делили пространство на «телесные углы»…

В то же время, напоминая струны, они превращали всё здание в музыкальный инструмент… Я не мог не вспомнить о «Контрабасе», из которого перешёл в пинакотеку… Причём в «Контрабасе» царил ремонт, у маляра был огромный шприц для алебастра, бинт для стен и ещё масса всяких примочек, чуть ли не астролябий, которые мне бы тоже не помешали, кстати, чтобы выбраться наконец из закрученного пространства…

Частые белые колонны мельтешили, между ними были установлены вертикальные неоновые лампы Флавиана, я чувствовал себя попавшим внутрь стробоскопа… А тут ещё эти нити — стропы — из-за них совсем всё путалось…

Я поднялся на самый верхний уровень, там было пусто, но по периметру проёмов были тоже натянуты нити… Я уже успел забыть, кто соткал эту гигантскую паутину, и снова поискав глазами табличку, нашёл её ближе к полу, в одной из ниш… «Фред Сандбек, — прочёл я, — 1943–2002…». Но это же тот самый год…

Я разговорился с появившимся в этот момент синим служителем и узнал, что Фред Сандбек сделал эту работу специально для открывавшейся в Мюнхене пинакотеки. И в том же году умер, вскоре после её открытия…

После того, как я это узнал, мысли о собственном «id» приобрели другой характер…

Я стоял и смотрел на нити, повторявшие контуры стен верхнего яруса пинакотеки, потом я вернулся на этаж вниз, зашёл в зал, где нити были натянуты между белыми стенами, полом и потолком, и это было странно, честное слово… Я не родился в 2002 году, нет; не думаю я, что и Фред Сандбек вложил, как говорят иногда в таких случаях, всю свою душу в это белое здание…

И всё же это было странно — взять и натянуть здесь эти нити… И после этого умереть… Спрясть и… сыграть в прятки… Прямо здесь… Впрочем, не менее странно, чем рассказать сыну перед сном «Сказку об Украденной из Пинакотеки картине и Подкидыше»… Что-то в этом было общее, в этих двух историях, а может быть, потому, что нити Сандбека напоминали стропы парашюта, я точно не знаю… Во всяком случае, мне нечего было больше делать в пинакотеке, что-то сработало, принцип минимального действия… Фред Сандбек оказался самым настоящим минималистом… А я — лишней… Во всяком случае, в этом здании, — сущностью.

Я не стал искать себя в Старой Пинакотеке после того, как не сумел найти себя в Новой, или точнее, модерновой, потому что Новая — это другая, там, в частности, висят импрессионисты, а также Бёклин, романтики и всё такое, но я — хоть и романтик — туда не пошёл, мне вполне в тот день хватило струн Сандбека и деки Кифера, который, кстати, после всех этих поисков германского id увлёкся еврейской мистикой, а может быть, это у него после занятий алхимией, you never know; а я поехал домой, опустил все жалюзи и, выкурив маленький джойнт, лёг в кровать и ещё раз стал рассматривать картины пинакотеки — на этот раз более подробно, пока не перешёл сквозь одну из них в сон.

Сквозь какую именно, я теперь уже не помню.

8. Und ich fasse den plastischen Tag[63]

Не то чтобы деньги подошли к концу, что-то у меня ещё оставалось… Но, во-первых, ждать того момента, когда они на самом деле закончатся, было уже не так долго… Во-вторых, люди работают не только ради денег… Некоторые просто боятся вот этой дневной пустоты, прямо-таки сходят от этого с ума…

Я бы не сказал, что я так уж сходил от этого с ума… А впрочем, не мне судить, да…

В общем, причин, по которым я обратился к дяде Феликсу, было, как минимум, две…

— Это я, Йенс. Феликс, ты говорил, что мог бы устроить меня к своему приятелю, что там нужен человек для обучения каких-то гаджетов немецкому языку…

— Подожди минутку, Вальтер как раз на другой линии… Я сейчас его спрошу.

Так я попал в эту фирму… Состоявшую из четырёх человек, если не считать меня….

А и нет никакого смысла меня считать, потому что проработал я там всего шесть месяцев…

И потом, после разговора, который у меня состоялся напоследок с Вальтером Зоммерфельдом…

Уже точно нет смысла меня считать… И даже не только потому, что герр Зоммерфельд меня рассчитал…

Собственно, этот последний разговор я и хотел сейчас воспроизвести, остальное — шесть месяцев «работы в бюро» — можно легко опустить… Ну ходил я, как «настоящий человек» (словосочетание Феликса), каждый день в офис, путался там в проводах, разбирался в software, предназначенной для обучения магазинной кассы языку Лютера… На кой чёрт это было нужно, я понятия не имею, для слепых, что ли, хотя, по-моему, в наших магазинах за обычными кассами легко обслуживают что слепых, что глухих, вообще без проблем…

Ах да, ну конечно… Ты смотри, как быстро я всё забываю… У герра Зоммерфельда же был «визион» — ему хотелось упразднить кассирш… Потому что они мешали ему почувствовать, что жизнь — это праздник…

Вспомнил сейчас: во вводном слове, при приёме меня на работу, герр Зоммерфельд сказал примерно следующее:

— Мне всегда было жалко этих несчастных женщин… И мужчин тоже, но особенно женщин… Которые как роботы перебирают мои продукты, проводят каждым из них по стеклу считывающего устройства… Я точно знаю, что я бы сошёл с ума, если бы оказался на их месте, через неделю я бы точно сошёл с ума!..

В общем, он так всё это обставил, что задачей его фирмы является спасение кассирш…

Хотя, по моему глубокому убеждению, герр Зоммерфельд сумел сойти с ума и не занимая их место у кассы, просто глядя каждый день или неделю — сколько он там ездит за покупками, — на руки, которые быстро перебирали продукты… Которые в этот момент становились его, переходили в его собственный мир… И так глубже, глубже — скользили вслед за продуктами — мысли герра Зоммерфельда — пока не привели его к созданию собственной фирмы…

Особняк, который снял для этой цели друг Феликса, который, в свою очередь, — напомню — был другом Ахима… Но почему особняк? Не знаю, мне почему-то хочется назвать обычный двухэтажный айнцельхойсхен[64] особняком…

Наверное, потому что там в холле был фонтан, в котором плавали золотые рыбки… И при этом фонтан был виден с небольшой балюстрады, на которую можно было выйти из моей рабочей каморки…

Когда я устроился на работу, в фонтане было восемь золотых рыбок…

А когда я оттуда уволился — всего лишь через шесть месяцев, — там оставалась только одна…

Когда это началось — вымирание рыбок, — я не знал и спросил герра Зоммерфельда, начало ли это или продолжение мора… От чего герра Зоммерфельда всего перекривило, и он ушёл к себе в кабинет, резко хлопнув дверью, а мои коллеги сказали мне, чтобы я больше никогда, никогда не задавал этот вопрос…

Я и не задавал… я только в страхе пересчитывал каждый день золотых рыбок…

И когда в бассейне осталась всего одна… Я понял, что мне пора.

Несколько минут я молча посидел перед компьютером с закрытыми глазами, а потом резко встал и направился к двери герра Зоммерфельда.

— Я хочу подать заявление об уходе, — сказал я.

— Да вы просто нарисовали мои мысли, сударь, — сказал герр Зоммерфельд, не поднимая глаз. Он в этот момент читал какую-то документацию.

— Ну вот видите… Так я пишу заявление… Можно здесь? А то у меня нет ручки…

— Погодите. Вы понимаете, что в этом случае — если вы сами напишете заявление — Арбайтзамт несколько месяцев не будет вам платить ни копейки?

— Ну что делать, — пожал я плечами, — как-нибудь перебьюсь…

— Перебьётесь? Вы бы лучше перебесились!

— Чего? — я состроил удивлённую гримасу.