Допускаю, что Корина подала ему сигнал. Между ними существует такое же взаимопонимание, как между Вивианой и мной. Экс-премьер, который со дня на день вновь придет к руководству судьбами государства, сделал благословляющий жест, пробубнив:

— Прошу извинить…

Неверным и тяжелым шагом он пересек гостиную, и сквозь застекленную дверь я приметил лакея, который наверняка поджидал его, чтобы уложить спать.

— Он столько работает! — вздохнула Корина. — У него на плечах такой груз!

Вивиана тоже бросила мне понимающий взгляд, хотя в нем содержался и вопрос. Она сообразила, что я ходил звонить. Кому и зачем — она знала, предвидела также, что в конце концов я туда отправлюсь; думаю даже, что она молчаливо советовала мне это сделать.

Вечер растянулся еще на час-другой, после чего начались прощальные поцелуи.

— Должен попросить у вас извинения. Меня тоже ждет работа…

Полагаю, что присутствующие поверили в это не больше, чем в случае с Мориа. Впрочем, это совершенно не важно.

— Ты отпустил машину? — осведомилась Вивиана.

— Да. Возьму такси.

— Хочешь, я тебя отвезу?

— Зачем? Стоянка прямо напротив.

Не заговорит ли она, как только я исчезну, о моем непосильном труде и ответственности? Такси я прождал под дождем минут десять — было воскресенье — и когда приехал к Луи, Иветта пила кофе, обводя тусклым взглядом почти безлюдный ресторан.

Она подвинулась, освобождая мне на банкетке место рядом с собой, и подставила мне щеку-жест, ставший таким же привычным, как поцелуи Корины.

— Обедал в городе? — безучастно осведомилась она, словно наши отношения были такими же, как между всеми.

— Перехватил кой-чего на улице Сен-Доминик.

— Твоя жена была там?

— Да.

Она не ревнует к Вивиане, не пытается ее устранить, ничего не ищет словом, довольствуется тем, что живет данной минутой.

— Что вам подать, мэтр?

Я взглянул на чашку Иветты и ответил:

— Кофе.

Она упрекнула:

— А потом спать не будешь.

Это верно: из-за кофе мне придется принять какой-нибудь барбитурат, как почти каждый вечер. Говорить мне с ней было не о чем, мы сидели бок о бок на банкетке, уставившись в пространство, словно пара стариков.

Наконец я все-таки выдавливаю:

— Устала?

Не усмотрев в моем вопросе никакого подвоха, она отвечает «нет» и в свой черед спрашивает:

— Что делал днем?

— Работал.

Я не уточняю, над чем я работал во вторую половину дня, и ей в голову не приходит, что занимался я в основном ею.

— Жена тебя ждет?

Это у нее косвенный способ узнавать мои намерения.

— Нет.

— Поехали?

Я утвердительно киваю. Мне хотелось бы ответить «нет» и уйти, но я уже давно отказался от безуспешной борьбы.

— Можно мне заказать шартрез?

— Пожалуйста, Луи, рюмку шартреза.

— А для вас ничего, господин Гобийо?

— Нет, благодарю.

По воскресеньям приходящая прислуга не бывает на улице Понтье, и я уверен, что Иветта не дала себе труда прибраться в квартире. Застелила ли она хоть постель? Маловероятно. Она пьет шартрез медленно, с долгими паузами между глотками, словно стараясь отдалить момент отъезда. Наконец вздыхает:

— Попроси счет.

Луи привык видеть нас за одним столом и знает, куда мы отправимся, выйдя от него.

— Доброй ночи, мадемуазель. Доброй ночи, мэтр.

Под дождем Иветта повисает у меня на руке, но порой все равно оступается из-за слишком высоких каблуков. Идти два шага.

Мне все-таки необходимо вернуться к нашей первой встрече у меня в кабинете в пятницу вечером почти год назад. Пока она усаживалась, робея и ломая голову, что же я решил, я позвонил жене по внутреннему телефону:

— Я у себя в кабинете, где у меня работы еще на час-другой. Поезжай обедать без меня, извинись перед префектом и знакомыми. Скажешь — это правда, — что я надеюсь поспеть к кофе.

Не глядя на посетительницу, я направился к двери, ворчливо наказав:

— Оставайтесь на месте.

Может быть, чтобы ее задеть, я даже добавил, словно невоспитанному ребенку:

— Ничего не трогайте.

Я зашел в комнату Борденав.

— Выйдите на улицу и удостоверьтесь, что за особой, сидящей сейчас у меня в кабинете, нет слежки.

— Полицейской?

— Да. О результатах сообщите мне по телефону.

В кабинете я, заложив руки за спину, заходил взад и вперед, а Иветта следила за мной глазами.

— Гастон уже сидел?

— Не думаю. Он об этом никогда не говорил.

— Вы его хорошо знаете?

— Прилично.

— Спали с ним?

— Бывало.

— Ваша подружка Ноэми совершеннолетняя?

— Ей уже стукнуло двадцать.

— Чем занимается?

— Тем же, чем я.

— Где-нибудь раньше работала?

— Помогала матери в лавке. Та торгует овощами на улице Шмен-Вер.

— Ноэми сбежала из дому?

— Просто ушла, заявив, что с нее довольно.

— Давно?

— Два года назад.

— Мать ее не разыскивала?

— Нет. Ей плевать на дочь. Порой, когда совсем уж труба, Ноэми заходит к ней. Они ссорятся, всячески попрекают друг друга, но в конце концов мать всегда подбрасывает ей деньжат.

— Приводы у нее были?

— У Ноэми-то? Два. Может, и больше, но мне она рассказывала только о двух.

— За что?

— За приставание к мужчинам. Оба раза ее отпускали после врачебного осмотра.

— Вы тоже ему подвергались?

— Еще нет.

Зазвонил телефон. Говорила Борденав.

— Ничего не заметила, патрон.

— Благодарю. Сегодня вечером вы мне не понадобитесь.

— Мне не ждать?

— Нет.

— Тогда доброй ночи.

Мне пора уже перейти к объяснению мотивов, но сделать это очень нелегко, потому что хочется добиться абсолютной правдивости. Не нужно мне двух-трех кусков правды, которые с виду кажутся такими убедительными, а по сути лживы.

В тот вечер я не вожделел Иветту. И не испытывал к ней жалости. За свою карьеру я видел слишком много особей такой породы, и если в Иветте просматривалось нечто необычное, слегка отличавшее ее от остальных, то и в этом для меня не было ничего нового.

Не поддался ли я мелкому тщеславию, польщенный верой в меня, которой она прониклась еще до нашей встречи?

Со всей откровенностью заявляю: нет. Думаю, тут все сложнее, и человек вроде, например, Мориа тоже был бы способен к такому решению.

Почему не усмотреть в моем поступке протест и вызов? Меня вынудили зайти далеко, очень далеко по пути, который плохо сочетается с моим темпераментом и вкусами. Моя репутация установилась, и я кичливо силился соответствовать ей — ведь именно она побудила эту девчонку явиться ко мне со своим циничным предложением.

В профессиональном плане я еще никогда так не рисковал и не задавался столь трудной, чтобы не сказать несбыточной, целью.

Я поднял перчатку. Я убежден, что это правда, и вот уже год нахожу время размышлять об этом.

Меня занимала не Иветта Моде, сбившаяся с пути дочь лионского учителя и бывшей связистки, а задача, которую я внезапно пожелал решить.

Я опять сел и, попутно делая заметки, начал задавать точные вопросы.

— В ночь со среды на четверг вы вернулись к себе в гостиницу, но в прошлую ночь там не показывались. Управляющий об этом знает и сообщит в полицию.

— Мне случается самое меньшее раза два в неделю не ночевать на улице Вавен: туда запрещено приводить с собой мужчин.

— Вас спросят, где вы провели ночь.

— Я скажу.

— Где же?

— В меблирашке на улице Берри: там все заведение исключительно на этом держится.

— Вас там знают?

— Да. Мы с Ноэми часто меняли кварталы. Иногда перебирались в Сен-Жермен-де-Пре, порой отправлялись на Елисейские поля, а подчас забирались даже на Монмартр.

— Часовщик видел вас обеих?

— В лавке было темновато, да и посмотрел он на нас, как смотрят на клиенток: тут же наклонился над часами.

— Ваш конский хвост — характерная прическа.

— Этого они с женой не заметили по той простой причине, что я подобрала волосы под берет.