Я даю ему адрес и телефон на Орлеанской набережной.

Стоит ли описывать остаток ночи со всеми подробностями? Отперла мне Жанина. Ни она, ни я не ложились, не раздевались, а просидели до утра в креслах в гостиной, не сводя глаз с телефона и подскакивая всякий раз, когда под окнами проезжало такси.

Как мы с Иветтой расстались в полдень? Я пытался это вспомнить, но не сумел. Мне хочется представить себе ее последний взгляд, как будто это подскажет хоть какую-то разгадку.

Наконец занялся день. До этого Жанина дважды погружалась в дрему, я, кажется, тоже, хоть и не сознавая, что сплю. В восемь утра, заметив за окном велосипедиста с кипой газет под мышкой, подумал, что надо купить какую-нибудь. Вдруг там что-то сообщается об Иветте?

Жанина просматривала заголовки через мое плечо.

— Ничего.

Позвонила Борденав:

— Вы не забыли, что в десять у вас встреча с министром общественных работ?

— Не поеду.

— А на остальные встречи?

— Отговоритесь как-нибудь.

По странной иронии судьбы на нужный звонок к аппарату подошел не я, а Жанина.

— Минутку… Да, он здесь. Передаю трубку.

Я вопросительно посмотрел на нее и понял, что она предпочитает ничего мне не говорить. Едва я взялся за телефон, как услышал за спиной рыдания.

— Гобийо слушает.

— Говорит инспектор Тишауэр, мэтр. Мой сменщик, сдавая ночное дежурство, наказал мне известить вас, если…

— Да, да. Что случилось?

— Вы ведь справлялись об Иветте Моде, верно? Двадцать лет, уроженка Лиона. Та самая, что в прошлом году…

— Да.

Я замер затаив дыхание.

— Ее зарезали этой ночью ножом в гостинице «Вильна» на набережной Жавель.

Преступник, пробродив несколько часов по кварталу, сам явился в полицейский участок на улице Лакордера. На место происшествия выехала оперативная машина, и жертву обнаружили в указанном им номере. Убийца, разнорабочий по фамилии Мазетти, полностью во всем признался.

Понедельник, 26 декабря.

Остальное я узнал уже потом: случившимся продолжают заниматься газеты, где моя фамилия набрана крупным шрифтом. Я мог бы этого избежать. Мой коллега Лучани позвонил мне, как только ему поручили защищать обвиняемого.

Мазетти, которому безразлично, что с ним станет, ограничился тем, что указал в списке адвокатов, предложенных ему следователем, первую попавшуюся фамилию с итальянским звучанием. Лучани интересовался, следует ли ему принять меры, чтобы мое имя не упоминалось. Я ответил «нет».

Иветту нашли голой на узкой железной кровати, под левой грудью у нее была рана. Я съездил туда. Видел ее до того, как труп увезли. Видел комнату.

Видел гостиницу с лестницами, где кишели мужчины, нагонявшие на нее страх.

Я видел Мазетти, мы посмотрели друг на друга, и я отвел глаза: на лице у него не было ни тени сожаления.

Полицейским, следователю, своему адвокату он твердил одно:

— Она пришла. Я умолял ее остаться и, когда она решила уйти, помешал этому.

Значит, она пыталась-таки вернуться на Орлеанскую набережную.

Ей самой захотелось на набережную Жавель: в номере нашли грубошерстный норвежский свитер, мужской свитер, вроде того, что она купила себе. Это наверняка рождественский подарок, приготовленный ей Мазетти. Картонная коробка с магазинной этикеткой валялась под кроватью.

Хоронили Иветту мы с Жаниной, потому что семья покойной, извещенная телеграммой, не подала признаков жизни.

— Что делать с ее вещами?

Я ответил Жанине: «Не знаю — и разрешил, если она захочет, взять их себе.

Побеседовал со следователем и предупредил, что, не имея возможности взять на себя защиту Мазетти, как мне хотелось бы, выступлю свидетелем на суде.

Это его удивило. Все смотрят на меня так, словно отказываются что-либо понимать. Вивиана — тоже.

Когда я вернулся с похорон, она, хоть и не веря в успех, все-таки предложила:

— Ты не находишь, что тебе пошло бы на пользу уехать на несколько дней из Парижа?

Я ответил согласием.

— Куда хочешь поехать? — полюбопытствовала она, удивленная столь легкой победой.

— Разве ты не забронировала номер в Канне?

— Когда рассчитываешь отправиться?

— Первым же поездом.

— Нынче вечером?

— Идет.

У меня нет к ней даже ненависти. Рядом она со мной или далеко, говорит или молчит, воображая, что по-прежнему распоряжается нашей судьбой, — не важно. Для меня она перестала существовать.

«В случае беды… — написал я где-то выше.

Коллега Лучани, которому я пошлю это досье, почерпнет «в нем, может быть, аргументы для того, чтобы добиться оправдания Мазетти или хотя бы избавить его от слишком строгого наказания.

А я буду по-прежнему защищать всякую сволочь.