Она разом порвала с прошлым, с Парижем и поручила агентству по торговле недвижимостью как можно скорее продать квартиру, мебель и безделушки.

Это в метрах полутораста от нас, и мне, чтобы добраться до Иветты, не понадобится ни ловить такси, ни беспокоить Альбера.

— Я долго думал. На первый взгляд это безумие, но…

— Купил?

— Еще нет. Сегодня вечером встречаюсь с уполномоченным агентства.

Отныне передо мной была женщина, защищающая уже не свое счастье, а свои интересы.

— Надеюсь, ты не собираешься приобретать квартиру на ее имя?

Я этого ждал. Действительно, первым моим побуждением было сделать Иветте этот подарок, чтобы при любом повороте в моей судьбе она не очутилась снова на улице. Вивиана-то в случае моей смерти будет ограждена от нужды, сможет почти полностью сохранить наш образ жизни благодаря крупным суммам, на которые я застраховал свою жизнь.

Я заколебался. У меня не хватило духу, и я отступил. Я зол на себя за трусость, за то, что покраснел и пробормотал:

— Разумеется.

Я тем более этим унижен, что Вивиана догадалась, насколько иным было мое первоначальное намерение, и может торжествовать победу.

— Когда подписываешь?

— Нынче же вечером, если акт о купле-продаже составлен правильно.

— Она переедет завтра?

— Послезавтра.

Вивиана горько улыбнулась, вспомнив, вероятно, наш давнишний визит и разочарование, когда мы узнали, какую сумму с нас требуют за ремонт нескольких не представляющих ценности ковров.

— Больше тебе нечего мне сказать?

— Нет.

— Ты доволен?

Я кивнул, и жена, подойдя поближе, любовно и в то же время покровительственно похлопала меня по плечу. Этот жест, которого я раньше за ней не замечал, помог мне лучше уразуметь ее позицию в отношении меня. Уже давно, возможно, всегда она рассматривала меня как свое создание. С ее точки зрения, до знакомства с ней я вообще не существовал. Она выбрала меня, как Корина-Жана Мориа, с той разницей, что я даже не был депутатом, и она пожертвовала ради меня роскошной и легкой жизнью.

Нет спору и было бы несправедливо отрицать, что она способствовала моему восхождению своей светской активностью, открывшей передо мной многие двери и привлекшей ко мне обширную клиентуру. Опять-таки ей я отчасти обязан и тем, что газеты непрерывно поминают мое имя не только в судебной хронике: жена сделала меня одним из тех, из кого состоит «Весь Париж».

В тот день она не сказала мне этого, ни в чем меня не упрекнула, но я почувствовал, что еще один шаг — и я перейду границу допустимого риска, что квартира на Орлеанской набережной при условии приобретения ее на мое имя-крайний предел, переступить через который Вивиана мне не позволит.

Интересно, говорят ли они с Кориной обо мне, не входят ли они в один и тот же клан, поскольку в подобном положении пребывает немалое число женщин, или, напротив, они завидуют друг другу, обмениваясь фальшивыми признаниями и улыбками.

Всю эту неделю я без передышки сражался со временем, потому что меня мучил страх, как бы Иветта не разжалобилась и не подала из окна знак, которого только и ждал Мазетти, чтобы броситься в ее объятия. Я каждый час звонил ей и, как только улучал минуту, летел на улицу Понтье, где из осторожности проводил все ночи.

— Если я заберу тебя отсюда, ты обещаешь не писать ему, не сообщать свой новый адрес, не посещать некоторое время места, где он мог бы тебя разыскать?

Я не сразу сообразил, что в глазах ее читается страх. Однако она покорно отозвалась:

— Обещаю.

Я почувствовал, что она испугана.

— Где это?

— Почти рядом с моим домом.

Только тогда она облегченно вздохнула и призналась:

— Я думала, ты хочешь отослать меня в деревню.

Деревни она боится: деревья на фоне заката, даже если это деревья парижского сквера, уже погружают ее в черную меланхолию.

— Когда?

— Завтра.

— Я уложу вещи?

Их у нее теперь довольно, чтобы набить корзину и два чемодана.

— Переедем ночью, когда удостоверимся, что путь свободен.

В половине двенадцатого, после парадного обеда у старшины адвокатского сословия, я заехал за ней с Альбером на машине. Альбер выносил багаж, а я стоял настороже под мокрым снегом; две девицы, шлифовавшие тротуар на улице Понтье, сперва попытались меня соблазнить, а потом с любопытством наблюдали за похищением.

Уже многие месяцы я поддерживаю себя обещаниями завтра или через неделю зажить более спокойной, более легкой жизнью. Покупая квартиру на Орлеанской набережной, я был убежден, что теперь все наладится и отныне я смогу выводить Иветту на прогулку, как другие своих собак, когда утром и вечером выгуливают их вокруг острова.

Продолжать это досье стоит лишь при условии, что говоришь в нем все. Я был охвачен почти юношеской лихорадкой. Квартира — кокетлива, утонченна, настоящее жилье женщины.

На бульваре Сен-Мишель пахло дешевой меблирашкой, на улице Понтье маленькой потаскушкой с Елисейских полей.

Здесь — новый мир, почти что прыжок в царство идеала, и чтобы Иветта не слишком чувствовала свою чужеродность, я помчался на улицу Сент-Оноре и накупил ей белья, халатов и пеньюаров, гармонирующих с обстановкой.

Для того чтобы ее хотя бы первое время не тянуло из дому, я привез ей проигрыватель, пластинки, телевизор и уставил две полки библиотечного шкафа довольно пикантными книжками — она любит такие, хотя «народных» романов ей все-таки не натаскал.

Без ведома Иветты я нанял ей прислугу Жанину, довольно смазливую, аппетитную и разговорчивую девицу, которая составит хозяйке компанию.

Я даже намеком не обмолвился при Вивиане ни об одном из этих своих шагов, но у меня есть основания предполагать, что она в курсе. Все три дня, что я просуетился вот так, она подчеркнуто смотрела на меня с материнской нежностью и капелькой жалости, как смотрят на мальчика в кризисном переходном возрасте.

На третью ночь, когда мы спали уже в новой квартире, я проснулся с ощущением, что лежащая рядом Иветта вся в огне. Я не ошибся. Когда около четырех утра я измерил ей температуру, у нее оказалось тридцать девять, а в семь — около сорока. Я позвонил Пемалю. Он примчался.

— Вы сказали: Орлеанская набережная? — удивился он.

Я ничего не стал объяснять. Да ему это было и без надобности, поскольку он нашел меня у постели обнаженной Иветты.

Заболевание было неопасное — острая ангина с сильными колебаниями температуры, тянувшаяся с неделю. Я тем временем циркулировал между обоими домами и Дворцом.

Эта хворь открыла мне, что Иветта безумно боится смерти. Как только жар усиливался, она прижималась ко мне, словно раненая собака, умоляя вызвать врача, которого мне случалось беспокоить по три раза на дню.

— Не дай мне умереть, Люсьен!

Она часто твердила это с расширенными от ужаса глазами, как если бы провидела за гранью жизни нечто ужасное.

— Не хочу! Не хочу умирать! Останься со мной!

Держа ее руку в своей, я названивал по телефону, откладывая одни встречи, извинялся за то, что не смог прийти на другие; мне даже пришлось вызвать Борденав и продиктовать ей у постели Иветты письма, не терпящие отлагательства.

Тем не менее я при всем параде появился на «Вечере звезд», где Вивиана следила за мной, раздумывая, выдержу я до конца или все брошу и кинусь на Орлеанскую набережную.

Еще более осложнило ситуацию то, что на следующий же день я встретил по-прежнему заросшего бородой Мазетти, который караулил у дома на Анжуйской набережной. Он, несомненно, смекнул, что рано или поздно я выведу его на Иветту, и, возможно, вообразил, что теперь она у меня дома.

Мне пришлось прибегнуть к услугам Альбера и всякий раз, отправляясь на Орлеанскую набережную, объезжать вокруг острова, а из квартиры Иветты уходить, только удостоверившись, что путь свободен.

Я отмечаю эти пакостные подробности лишь потому, что они по-своему важны, помогая объяснить ту расхристанность, в какой я сейчас пребываю.