Тот, видимо, подавленный вмешательством "тяжелой артиллерии", возражать не стал.

— А вы, уважаемое собрание? Вы можете возразить мне?

Тишина.

— Нет? Тогда примем это, как факт, что так и есть.

Я перемотал картинку, позволив залу еще раз насладиться моментом с пересаживанием девушки и с рукой, задирающей ей юбку. Для закрепления.

— Почему я обвиняю не конкретно покойного господина Авакяна, — продолжил я, — а этих семерых ребят? И вообще всех-всех марсиан, говоря, что только они могли быть там, а не китайцы, вьетнамцы или индусы, предложенные господином адвокатом? Вот почему!

Камера отъехала, палец включил звук. Из динамиков раздалось дружное ржание.

— Они осуждают действия своего друга? Нет. Только что, за несколько минут до этого парни имели разговор со мной, вы это видели. Были ли там хоть какие-то признаки дивергенции в их поведении? Были ли парни похоже на отморозков, презирающих или ненавидящих всех и вся, цель которых разрушение ради разрушения? Я вот не заметил.

То есть, перед нами именно что среднестатистические парни, пусть и болельщики, то есть склонные к излишней агрессии, но не хулиганы и не быдло-скот, вроде Авакяна., - заключил я. — Обычные рядовые граждане Красной планеты, показатель выборки. И в данный момент они мысленно со своим беспределящим товарищем, чтоб ему черти в котел дровишек подкинули, хотя и не поддерживают его хулиганских методов.

При словах о дровишках зале поднялся ропот, но вялый.

— Они, как я и говорил, поддерживают сам принцип, следствием чего и является этот смех. Да, методы не разделяют, но при этом никто не вступился за девушку, не одернул своего товарища, дескать, Артем, ты не прав. Наоборот, им весело потому, что знают, что девушке ничего не будет, и потому, что знают, что их друг прав. Вот их лица, — вновь приблизил я камеру. — Веселые. Целеустремленные. Жизнерадостные.

Перемотал еще немного назад и вновь поставил на покадровку.

— Они осудили нас, венериан. Осудили наш образ жизни, наши ценности. Признали наши традиции несерьезными, недостойными уважения, а наших женщин поголовно шлюхами и "блядями". И это сделали не они, не эти семеро, вновь указал я в сторону скамьи подсудимых. — Это сделали все вы! КАЖДЫЙ ИЗ ВАС! — зло выделил я последнюю фразу.

В зале вновь поднялся шум, но я воспринял его будто откуда-то издалека. Я что было сил давил приступ, который сам для себя "разогнал", дабы говорить максимально искренне и максимально доходчиво. Еще чуть-чуть, и сорвался бы. Но с другой стороны может только так и надо? На пределе, по самому краю? Может хоть тогда до них дойдет?

— Судья пытался заблокировать мое выступление, а адвокат — дискредитировать, — продолжил я. — Ваши политики активно поддерживают направленность процесса на оправдание этих ребят, создают массовку на выходе из здания, сеют межнациональную рознь. Почему? Хотят разрушить Альянс?

— Плевать им на Альянс! — парировал я, вновь переходя на крик. — Политики лишь пиарятся на сиюминутном тренде, говорят и делают то, что хотите видеть и слышать вы! Дело в вас самих, дорогие мои марсиане!

Вы не хотите, чтобы парни были обвинены потому, что на их месте мог быть любой из вас. Потому, что ВСЕ ВЫ виноваты в происходящем, но не хотите слушать правду. Это же так просто — вытащить парней, спустить дело на тормозах, во всем обвинить "гадких и подлых венериан", как вы делаете это вот уж как десять лет… Пусть дальше случится война, потоп, но вы — белые и пушистые! Невиновные! Это все они, такие нехорошие и подлые!.. Так?

Кажется, я сбился, но ровно на мгновение, продолжив тихо, почти шепотом.

— Но вы виноваты. Более того, виноваты вы все, а не только они. Да, я уйду, и вы все равно сделаете по своему — кто я такой, чтобы ко мне прислушиваться? Вы вновь наденете розовые очки и продолжите жить, не замечая очевидного. Но однажды…

Я улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка вышла максимально роковой. Дрожь в ладонях окончательно прекратилась.

— Однажды… Господин адвокат интересовался, почему я тут, с вами, хотя обвиняюсь в убийстве. Ему наверняка так же интересно, что будет со мной дальше, какой приговор мне вынесут и как накажут. Как и вам, разумеется. Так вот, поделюсь сокровенным: меня не накажут НИКАК! Наказание будет символическим, хотя я и совершил убийство. Почему?

— …Нет, вы тут совершенно не при чем, — рассмеялся я. — Никто не собирается вас этим унижать. Наоборот, в какой-то мере даже защитить, хотя вы не поймете и не оцените.

Дело в том, что наказав меня, власть Венеры создаст икону, мученика, пострадавшего из-за вас, плохих, нехороших и высокомерных. И эту икону накажут ОНИ, власти Венеры. И когда начнутся погромы, а они начнутся, толпа будет громить не только марсианский квартал. Громить будут министерства, ведомства, Сенат и Золотой дворец — все те учреждения, которые олицетворяют собой власть. Ту самую преступную, которая поощряет вас на провокации и преступления, дает вашим отморозкам уйти от возмездия, и которая кормит вас своими согражданами, то ли откупаясь, то ли окончательно ставя крест на них, венерианах, коренной нации, пролившей столько крови за право жить на этой планете.

Власть, ведущая преступную политику по отношению к своему населению, обречена, уважаемые сеньоры, это аксиома, придуманная не нами. А она проводит именно ее, и это в конец всех достало. Практически так же, как ваше высокомерие и ваше презрение.

Вы — чужаки, дамы и господа, — закончил я. — И по каким бы причинам здесь не оказались, вы — гости. Вот и ведите себя как гости, дорогие мои! — вновь перешел на крик. — Мы заплатили слишком большую цену за то, чтобы иметь право на то, что имеем, не выслушивая ваши нравоучения и не лицезря ваше презрение! Вам несказанно повезло, что у нас такое огромное терпение, и что бить вас начали только сейчас, спустя долгих десять лет лояльного отношения!

Пауза. Естественно, в зале гул, как от разворошенного муравейника, но я его уже привычно игнорировал.

— Не верите? Тогда последний, финальный кусок. На закуску. — Я передвинул курсор на последний маркер и снова воскликнул, обращаясь больше к присяжным, чем к залу.

— Обращаю внимание, это было ДО драки, еще до того, как гражданином Авакяном было принято относительно нее положительное решение.

На картинке стояли двое, я и Урод. Где-то за моей спиной пряталась девушка, но я наехал именно на наши с ним лица, с особенной тщательностью показывая его злобную гримасу бесконечного презрения.

— А ты не боишься, что вас в один прекрасный день выпрут с планеты? — спросил мой голос. — Всех вас? Вот из-за таких козлов, как ты?

Смех в ответ, веселый, задорный. Всеобщий — смеялись и оставшиеся за кадром его друзья. И даже рожа Урода, расслабилась от услышанной шутки, стала не настолько злобной.

— Пусть вас защищают власти, заигрывают с Альянсом, — продолжал мой голос, — но есть еще мы. Люди. Простые венериане. И что когда-нибудь нам это надоест?

Снова смех, чуть более жидкий, но все же.

Прикосновение к контуру. И снова:

— А ты не боишься, что вас в один прекрасный день выпрут с планеты? Всех вас? Вот из-за таких козлов, как ты?..

Смех. Маркер.

— А ты не боишься, что вас в один прекрасный день выпрут с планеты? Всех вас? Вот из-за таких козлов, как ты?…

Смех. Маркер. И снова:

— А ты не боишься, что вас в один прекрасный день выпрут с планеты?..

Смех.

— А ты не боишься…

Смех.

— А ты не боишься…

Смех.

— А ты не боишься…

Смех

— А ты не боишься…

Я крутил запись по кругу раз десять, а может двадцать — не помню. В зале стояла идеальная тишина, причем всеобщее настроение я бы охарактеризовал, как: "Хуже некуда, но никого в этом не обвинишь!"

Достучался я до них? Нет? Не знаю, время покажет. Но я сделал все, что было в моих силах. Если Альянс выживет, то в его сохранении будет и моя пусть и скромная, но роль.