И все-таки что-то назревало. Неторопливо надвигалось что-то зловещее: было видно, как под одеялом скользила ее рука, еле заметно подбираясь к подушке.

Худая и потная рука госпожи Мартен. Мегрэ, притворяясь, что смотрит в сторону, следил за движением руки, дожидаясь момента, когда она наконец-то доберется до цели.

— Разве доктор не должен был зайти сегодня утром?

— Не знаю. До меня ведь никому нет дела. Я здесь, как скотина, которую оставили подыхать.

Но глаза ее посветлели, потому что рука нащупала желанный предмет. Послышалось едва уловимое шелестение бумаги.

Мегрэ сделал шаг вперед и схватил госпожу Мартен за запястье. Перед этим она выглядела обессиленной, почти умирающей, однако в это мгновение проявила необычную силу.

Она не хотела отпускать то, что держала в руке. Присев на кровати, она яростно сопротивлялась. Она поднесла руку ко рту, надорвала зубами белый листок, который крепко сжимала.

— Пустите меня! Отпустите или я закричу! А ты чего стоишь? Ты даже не мешаешь ему!

— Господин комиссар! Умоляю вас… — стонал Мартен.

Он прислушивался. Он боялся, что сбегутся соседи.

Вмешаться в схватку он не осмеливался.

— Скотина! Грязная скотина! Ударить женщину!

Но Мегрэ не ударил ее. Он ограничился тем, что удерживал ее руку, чуть крепче сжимая запястье, чтобы помешать мадам Мартен совсем разорвать бумагу.

— Как вам не стыдно! Женщина при смерти…

Но у госпожи Мартен обнаружилась такая сила, с какой Мегрэ редко приходилось сталкиваться за все время службы в полиции. Вдруг его шляпа упала на кровать: это госпожа Мартен неожиданно укусила комиссара за руку.

Но она не могла долго выдерживать такое напряжение, и Мегрэ удалось все-таки разжать ей пальцы; она застонала от боли.

И тут же расплакалась. Плакала она без слез, плакала от досады и злости, плакала, может быть, для того, чтобы соблюсти приличия.

— А ты, ты даже не помог мне!

Мегрэ подошел к камину, развернул листок с оборванными краями, пробежал глазами отпечатанный на машинке текст на бланке:

«Господа Лаваль и Пиолле из парижской адвокатуры.

Дела по защите — частные консультации».

В правом углу — надпись красными чернилами: «Дело Куше и Мартен. Консультация 18 ноября».

Две страницы убористого, через один интервал, текста. Мегрэ вполголоса читал только отрывки и слышал, как из бюро и лаборатории «сывороток Ривьера» доносится стрекот пишущих машинок.

«Согласно закону от…

Учитывая, что смерть Роже Куше последовала после смерти его отца…

…что никакое завещание не может лишить законного сына причитающейся ему доли наследства…

…что во втором браке завещателя с Дормуа имущество было объединено…

…что естественной наследницей Роже Куше является его мать…

…мы имеем честь подтвердить вам, что вы имеете право требовать половину состояния Куше как движимого, так и недвижимого, которое, после наведения особых справок, мы, оставляя за собой право на неточность, оцениваем примерно в пять миллионов франков, причем стоимость фирмы, известной под названием «Сыворотки доктора Ривьера», составляет три миллиона франков…

…вы можете полностью рассчитывать на нас во всех действиях, необходимых для ликвидации завещания и…

Ставим вас в известность, что из полученной по наследству суммы мы удержим десять процентов комиссионных расходов».

Госпожа Мартен перестала плакать. Она опять легла и равнодушно уставилась в потолок.

Мартен, совершенно растерянный, стоял в дверях, не зная, куда девать руки, прятать глаза, что вообще делать.

— Оказывается, здесь еще и постскриптум! — проворчал комиссар.

Над этим постскриптумом стоял гриф: «Совершенно секретно».

«Нам стало известно, что со своей стороны госпожа Куше, урожденная Дормуа, тоже намерена оспаривать завещание.

С другой стороны, мы навели справки о третьей получательнице наследства — Нине Муанар.

Это особа сомнительного поведения, которая еще не предприняла никаких шагов, чтобы потребовать свою долю.

Учитывая, что в настоящий момент она осталась без средств, нам кажется лучшим решением предложить ей какую-либо сумму в качестве возмещения убытков.

Со своей стороны мы полагаем, что двадцать тысяч франков могли бы удовлетворить особу, находящуюся в ситуации мадемуазель Муанар.

Мы ждем вашего решения на этот счет».

Трубка у Мегрэ потухла. Он не спеша сложил листок и положил его в бумажник.

В комнате стояла гробовая тишина. Мартен почти не дышал. Его жена, с остекленелыми глазами лежащая на кровати, казалась мертвой.

— Два миллиона пятьсот тысяч франков, — прошептал комиссар. — Минус двадцать тысяч, которые нужно отдать Нине, чтобы она стала покладистой. Правда, половину этой суммы внесет, без сомнения, госпожа Куше.

Мегрэ был уверен, что выразительная, но едва заметная улыбка торжества скользнула при этой мысли по лицу госпожи Мартен.

— Сумма приличная! Не правда ли, Мартен?

Тот вздрогнул, пытаясь подготовиться к тому, чтобы возразить Мегрэ.

— Сколько вы рассчитываете получить? Я говорю не о деньгах, а о сроке. Кража, убийство. Может быть, мы сумеем доказать, что оно преднамеренное. Как вы думаете? Оправдания, разумеется, ждать нечего, потому что речь идет не о преступлении на любовной почве.

Если, конечно, ваша жена не завязала вновь отношения со своим бывшим мужем. Но это не тот случай. Все дело в деньгах, только в деньгах. Как вы думаете, сколько вы получите — десять или двадцать лет? Хотите мое мнение? Заметьте, что никогда нельзя предугадать решения присяжных. Отдельные прецеденты, правда, были.

Так вот, в принципе можно считать, что, будучи снисходительными к любовным драмам, они крайне строго относятся к денежным делам.

Казалось, он говорит ради того, чтобы просто что-нибудь сказать, выиграть время.

— Это и понятно! Все они — мелкие буржуа, торговцы. Они полагают, что нечего бояться любовниц, которых у них нет или в которых они уверены. Но они больше всего боятся воров. Двадцать лет? Нет уж, я, например, склоняюсь к смертной казни.

Мартен окаменел. Теперь он стал бледнее своей больной жены. Он даже ухватился за притолоку.

— Конечно, госпожа Мартен будет богатой. Она в том возрасте, когда еще можно наслаждаться жизнью и богатством.

Мегрэ подошел к окну:

— Всему помеха — это окно. В нем — камень преткновения. Совсем не трудно убедиться, что отсюда можно было все видеть. Вы слышите меня, я сказал — ВСЕ.

А это очень важно. Потому что может навести на мысль о соучастии в преступлении. К тому же в Уголовном кодексе есть небольшой параграф, согласно которому убийце, даже если его оправдает суд, запрещается наследовать имущество жертвы. И не только убийце… Но и его сообщникам. Понимаете теперь, почему это окно приобретает такое большое значение?

В комнате стало совсем тихо. Это была уже не тишина, а нечто большее, тревожащее, почти ирреальное: словно полное отсутствие всякой жизни.

И вдруг Мегрэ неожиданно сказал:

— Скажите, Мартен, куда вы дели револьвер?

В коридоре послышался какой-то шорох: наверное, там подслушивала старая Матильда.

Со двора донесся резкий голос консьержки:

— Госпожа Мартен! К вам — от Дюфайеля!

Мегрэ уселся в кресло-качалку, которое вздрогнуло, но выдержало вес его тела.

— Отвечайте же! Где револьвер?

Мегрэ посмотрел на Мартена и заметил, что мадам Мартен, по-прежнему не отрывающая глаз от потолка, пошевелила пальцами, пытаясь, чтобы тень от них что-то нарисовала на стене.

Бедняга Мартен напрягся изо всех сил, стараясь понять, что она хотела ему сказать. Он торопился. Он видел, что Мегрэ ждет ответа.

— Я…

Что же мог означать этот квадрат или, скорее, треугольник, который она чертила в воздухе длинным пальцем?

— Так где же он?

Сейчас Мегрэ действительно жалел его. Мартен, должно быть, переживал страшные мгновения. Его просто шатало от нетерпения.