— Они снова одержали победу. Папы римские. Сборище пижонов, которые даже не представляют себе чувства мужчины, которого женщина крепко обхватывает своими бедрами. Они ничего не в состоянии понять.
— Приезжай поскорей, Пол. Пожалуйста.
Форман сделал несколько размашистых шагов к своему «фольцвагену» и остановился.
— Только запомни одну вещь. Долгими вечерами, когда ты будешь мудрить со своими дифтонгами и твердыми приступами, думай обо мне. Выключи свой проклятый магнитофон на десять секунд и подумай обо мне.
Грейс смотрела, как он идет вниз, к машине, — поднятые вверх, напряженные плечи, опущенная голова, весь очень мужественный. И сильный, и весь ушедший в свое собственное страдание и боль. Грейс хотела пойти за ним. Но не могла, так она считала. Пока не могла…
Глава 12
Когда Саманта открыла глаза, было почти три часа пополудни. Она сразу же почувствовала жалость к себе. Сегодняшнему сну не удалось привести ее в душевное благоденствие и покой; какое-то смутное стремление, подспудное, но страстное желание шевелилось в ней, заставляя неровно стучать сердце, лишая ее комфорта и непринужденности каждодневного пробуждения.
Саманта перевернулась на спину и принялась глубоко дышать. Уставившись в потолок, она напрягала каждый мускул в своем теле, не позволяя ни единой мысли пробраться в свой мозг, — она набиралась душевных сил для предстоящего дня. Потом медленный, очень медленный выход. Это упражнение было разработано с целью усилить циркуляцию воздуха и, одновременно, укрепить кожу и мышцы тела; по глубокому убеждению Саманты, оно также заряжало энергией ткани ее головного мозга. По крайней мере, так говорила ее массажистка в кабинете доктора Кенига. Когда ежедневный ритуал был завершен, Саманта нажала сигнальную кнопку на своем ночном столике и отправилась в ванную комнату.
Она приняла душ, горячий и холодный, оживленно растерлась полотенцем и скользнула в длинный розовый халат с кружевными оборками у горла и на запястьях. Выйдя на патио, Саманта уселась за круглый столик со столешницей из серого пятнистого итальянского мрамора и повернула лицо к солнцу. Рождество в Акапулько всегда несколько выводило Саманту из душевного равновесия: даже после стольких лет, проведенных здесь, Рождество по-прежнему ассоциировалось у нее со снегом, теплыми одеждами, подарками. А здесь, среди ее друзей, этот день почти не казался ей праздником.
— Buenas tardes, señorita. — Это была Трини, которая принесла поднос с завтраком.
— Buenas tardes, Трини.
Девушка поставила перед Самантой чашку со свежими, нарезанными дольками фруктами, кофейник и блюдечко с россыпью пилюль — Саманта регулярно принимала витамины и железистые таблетки.
— Gracias, Трини.
— De nada, señorita.
— Oh, Trini, el teléfono, por favor[131].
Служанка принесла из спальни отделанный золотом, в французском стиле, телефонный аппарат; следом за ней по полу волочился длинный шнур.
Одна. Саманта тщательно пережевывала маленькие кубики папайи и арбуза и апельсиновые дольки; мысли ее умчались далеко. Столько всего происходило сейчас, столько всего хорошего. Стало возможным достичь значительных успехов, получить значительное вознаграждение — во многих смыслах этого слова. Она не позволит ничему встать у нее на пути.
Вчерашний прием. Какой ошеломляющий успех он имел! О таких вещах можно судить почти интуитивно. Интонация гостей, выражение их лиц, яркий тон самого вечера. Этот прием будет пищей для разговоров на долгие последующие недели. Саманте Мур будут завидовать, ею будут восторгаться, ее будут повсюду приглашать.
Этот прием был больше, чем просто великолепно устроенное событие светской жизни. Он многое выкристаллизовал для самой Саманты, открыл ей новые и безумно интересные возможности на пути к обеспечению ее будущего.
Тео Гэвин. Они тогда стояли там, не менее чем в десяти футах от того места, где она сейчас сидит. Целовались, трогали друг друга как сексуально озабоченные подростки. Мужчины такие дураки, особенно американские мужчины. И особенно американские бизнесмены. Их выдавало тщеславие, крайнее самомнение, как будто успех в делах гарантировал им особую мудрость и в остальных аспектах человеческого поведения. Этот самообман делает Тео Гэвина легкой добычей для любой умной женщины, обладающей достаточным опытом и честолюбием.
Как это типично по-американски с его стороны, что он позволил ей установить темп развития их сексуальных отношений; Гэвин был нацелен на крохи, в то время как — стоило ему только потребовать — Саманта была бы вынуждена отдать ему весь кусок хлеба. У нее просто не было бы другого выбора, захоти он получить все. Ни один мексиканец не вел бы себя так, ни один европеец. Ну, разве что немцы, но немцы есть немцы, что о них говорить.
Бедный Тео. Вся эта его использованная в ложном направлении агрессивность, растраченная впустую сила, ошибочно примененное мужское естество. Куда девалась вся его самонадеянность — он был напуган, неуверен, не знал, что ему делать.
Саманта понимала, что он стремится завоевать ее по причинам, которые глубоко запрятаны в подземной части его сознания, его характера. Какой же он все-таки простак, весь насквозь виден! Как легко ей будет иметь с ним дело, как несложно будет манипулировать им, обмануть его! Негромкий смешок вырвался у нее. Какой сюрприз будет для Тео, если только он узнает, как сильно она жаждет и нуждается в том, что он собирается ей дать. Но существует одна вещь, которую он никогда не узнает. Она была наживкой, а Тео — голодной рыбой… Но на этот раз наживка проглотит рыбу…
Саманта постаралась вспомнить свои ощущения от прикосновения его пальцев к своей коже. Удивительно, что этот красивый и аккуратно ухоженный мужчина вызывает у нее какое-то смутно отталкивающее чувство…
Она мысленно предупредила себя — Саманта, не будь чересчур доверчива и самонадеянна, не принимай все за должное. Человек, достигший таких успехов, каких достиг Тео Гэвин, безусловно умен и хитер и, может быть, даже жесток. Она должна использовать против него свою силу, она должна заставить его изнуряюще работать на то, чего хочет она, она должна сделать так, чтобы он был благодарен ей даже за маленькие одолжения и услуги.
Опять. Глубокое, страстное желание. Оно путешествует по оголенным нервам, заставляет пересыхать рот и утончаться кожу. Саманта отчаянно попыталась переключить свои мысли на другое… когда ей это не удалось, она сняла трубку и начала набирать номер.
Марселла чуть не расхохоталась, когда услышала, по какому поводу ей звонит ее лучшая подруга. Просьба не удивила Марселлу — она была знакомой и привычной для ее собственного образа жизни. Марселла сразу же согласилась произвести все необходимые приготовления…
Его звали Хулио. У него были угловатые черты лица, а длинные густые волосы вились до самых плеч. Глаза — настоящего черного цвета — не были ни испуганными, ни враждебными. На нем была рубашка с расстегнутым воротом и серые брюки, которые, как показалось Саманте, были чересчур вульгарно обтягивающими.
Он стоял перед Самантой и ждал, когда она заговорит. Саманта расположилась на просторной кушетке в кабинете, подальше от главного вестибюля Виллы Глория, и оценивающе смотрела на Хулио. Марселла назвала его «изящным». Да, он таким и был. Мощные, но чрезмерно толстые плечи, мускулистые, загорелые, хорошо очерченные руки, да и сам он держался с непринужденной уверенностью.
Хулио вежливо поздоровался с ней, и ни в голосе, ни в манере поведения не было заметно никакого подобострастия или угодливости. И вот теперь он ожидал — это, кстати, было единственно правильным в его положении, — что она скажет ему делать.
Саманта улыбнулась юноше.
— Сеньорита Марселла сказала, что ты инструктор по подводному плаванию, Хулио, — произнесла она на хорошем испанском.