— Как же жарко, черт побери!

Он сел прямо, но открытые глаза ничего не видели вокруг, кроме солнца, бьющего в запыленное, покрытое коркой грязи ветровое стекло «фольцвагена». Он моргнул, коричневые мушки в глазах зашевелились, потом рассеялись, и Форман стал различать глаза, носы, рты. Лица. Лица индейцев. Лица людей Чинчауа — гордые, настороженные, с выдающимися скулами и глубоко посаженными глазами, затененные под соломенными сомбреро. Форман попытался придать лицу дружелюбное выражение. По-видимому, ему это не удалось, так как ближайший к нему горец быстро поднял дуло своего ружья и приставил его к самой щеке Формана. В этот момент полчище злобных маленьких человечков ворвалось в мозг Формана и начало крошить, и рубить, и стучать по нежным внутренностям его черепа.

— Практические шутки являются низшей формой юмора, приятель, — пробормотал он. Потом, уже на испанском, добавил: — Слишком большая порция выпивки размягчает мозги.

Ружье оставалось крепко прижатым к его щеке.

Пот заструился ручьями.

— Друзья, вы, конечно же, помните меня! Я уже раньше приезжал к вам.

Человек с ружьем нажал сильнее.

— Проклятье, — завопил Форман. — Мне больно! И как я уже сказал, вы знаете меня. Я друг или, по крайней мере, друг друга. Вспоминаете?

Очень осторожно и плавно Форман отвел ружье от своей щеки. Потом поднял уголки губ так, чтобы это движение могло сойти больше за улыбку и меньше, чем за гримасу от желудочных колик, открыл дверцу своего «фольцвагена» и выбрался наружу. Ему удалось сделать один шаг от машины, прежде чем ружье обрушилось ему на плечи, и Форман рухнул в грязь. На затылок ему ступил тяжелый башмак.

— Я определенно сдаюсь, — сказал Форман. — Отведите меня к вашему этнологу…

Давление на затылок возросло.

— Ладно, — предупредил он. — Дам тебе еще один шанс…

Башмак не пошевелился. Форман собрал все силы и откинулся назад, в направлении индейца. Застигнутый врасплох, тот тяжело шлепнулся наземь. Форман занес кулак.

— Не бей его!

Форман отступил, поднял голову, увидел спешащую к нему Грейс Бионди.

— Ты, идиот, протяни руку и помоги ему встать. Ради Бога, делай все быстро. — Она что-то быстро сказала поверженному мексиканцу. — Я сказала ему, что ты только играл в одну американскую игру, нечто вроде борьбы. Ничего страшного, просто извинись перед ним.

Форман подошел, протянул индейцу руку. Тот встал без его помощи, потом поднял свое ружье.

— Извини, что не удалось сломать тебе шею, — сказал Форман, осклабясь.

— По-испански, придурок! — потребовала Грейс. — И ради нас, сделай так, чтобы он поверил.

— Perdón mi, señor[126], — произнес Форман, не чувствуя ни малейшего раскаяния. — В следующий раз я тебе твое хреново ружье засуну прямо в задницу и разнесу им к чертовой матери все твои мозги.

Индеец Чинчауа оценивающе оглядел Формана, потом угрюмо побрел прочь; его приятели последовали за ним.

— Что за безумие привело тебя сюда, да еще ночью? — спросила Грейс.

— Сейчас что-то не вспоминается, — ответил он, снова ощутив присутствие назойливых гномиков, скачущих внутри головы. — Но вчера это казалось мне неплохой идеей.

— Тебе не следовало было приезжать.

— Ах, да, вспомнил, — я приехал к тебе. Не могу только придумать, зачем.

— Тебя только чудом сейчас не застрелили.

— Смерть будет долгожданной гостьей. Моя голова сейчас развалится на куски. Я запросто могу скончаться у тебя на руках.

— Весельчак. — Она долго и пристально смотрела на Формана, потом сделала вывод: — Ты пьян.

— Неправильное грамматическое время. Был пьян, когда-то был пьян, буду пьян снова. В настоящий момент у меня просто похмелье. О, Господи, какое похмелье!

— Прошу тебя, я знаю, конечно я слишком примерная, но не говори Его имя всуе.

Форман состроил гримасу.

— Рождество. Бах! Вздор!

Она улыбнулась.

— Язычник.

— Христианка, — не остался он в долгу. — Эй, похоже, мы начали обзываться.

— Как бы то ни было, как христианка, я не могу оставить тебя страдать. Пойдем со мной, и я позабочусь, чтобы ты получил лечение, которое соответствует твоему состоянию.

— «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя…»

— Время от времени ты обращаешься к превосходным источникам. Но уж если начал, то скажи и остальное: «Но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить…» Так Руфь говорила Ноеминь[127].

— Эта девица, Руфь, — у нее был несомненный литературный талант.

Грейс отправилась вверх по склону, Форман поспешил за ней. Она оглянулась, стараясь не рассмеяться.

— Для такого распутного кутилы, ты, я смотрю, находишься в неплохой форме.

— Моя форма не такая уж хорошая. Если ты извинишь меня, я думаю, меня сейчас стошнит. — Форман отбежал к деревьям, скрылся из виду. Вернувшись, он выглядел еще слабее и бледнее, чем обычно. — Рождество бывает только раз в году, чему я очень признателен.

Она снова направилась вверх.

— Эй, не бросай меня! Запомни, милосердие тоже христианская добродетель. — Чувствуя дрожь в ногах, Форман пошел вслед за Грейс и, в конце концов, догнал ее. Но дышал он при этом очень тяжело.

Четыре таблетки аспирина из аптечки Грейс сразу и кварта крепкого черного кофе немного погодя — и маленькие человечки в голове Формана были почти окончательно разбиты и отступили. Его нервная система стабилизировалась, а череп изнутри оказался более или менее невредимым. Правда, были моменты, когда глаза Формана функционировали отдельно друг от друга; в один из таких моментов ему все же удалось рассмотреть Грейс Бионди у противоположной стены ее однокомнатной хижины.

— Ты мне так и не сказал, — начала она, — что за самоубийственный порыв привел тебя сюда в глухую ночную пору.

— Со временем ты узнаешь всю правду, — ответил Форман. — Я одержим черной страстью…

— Будь серьезным.

— Моя машина чуть не развалилась на ходу. Я едва спасся от дикой индейской банды, которая хотела безжалостно расправиться со мной. Каша, в которую превратилась моя голова, очень чувствительно реагирует на боль, оскорбления и скрипящие звуки любого происхождения. По вышеуказанным причинам я сейчас серьезен как никогда.

— Я сдаюсь. Ты безнадежный случай.

— В седьмом классе у меня была учительница, звали ее Фитцпатрик. Вот она-то была настоящей ведьмой. Мисс Фитцпатрик была неутомима. Она всегда, во что бы то ни стало, должна была добиться определенного ответа от определенного ученика. Ее не волновало, что она запугивает детей, что ни у кого из них нет ответа, который она хочет услышать. Мисс Фитцпатрик настаивала и выведывала, она выманивала лестью и обхаживала, она задабривала и уговаривала, она запугивала и устрашала всех нас. В то время я ненавидел мисс Фитцпатрик. Ретроспективно, я ненавижу ее и сейчас. Я всегда буду ненавидеть ее.

— И я напоминаю тебе твою мисс Фитцпатрик?

— Только в части твоего совершенно нормально развитого упорства. Во всех остальных отношениях ты просто сокровище и капельку красивее, чем мисс Фитцпатрик.

— Форман, — сказала она. — Я думала о тебе…

— Хорошо. А сейчас ты воочию видишь перед собой человека, которого от неминуемой гибели отделяет лишь узкая грань, и…

— Ты выживешь.

Ей захотелось прикоснуться к нему.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила она.

— Тебя.

— Я так не думаю. Такой человек, как ты, — он не для меня. Горе и боль сопровождают тебя. Любая женщина, что позволит себе связать свою жизнь с тобой, окажется в беде.

Форман изучающе оглядел ее.

— Думай об этом не как о связывании жизней, а как о стимулирующем и интересном сексуальном приключении. Мне кажется, это Гете сказал: «Женщины это серебряные блюда, на которые мы кладем золотые яблоки».

Розовый румянец медленно поднялся по ее загорелым щекам.