К полуночи компания перепилась. Г-н Жиль тихонько уговаривал свою партнершу по имени Эльза удрать с ним незаметно от остальных. Та не соглашалась бросить сестру — она уверяла, что они с Анной сестры.

— Все на борт! — громовым голосом скомандовал Ланнек. — Я вам покажу, что такое настоящее шампанское!

Затея чуть не сорвалась: женщин перепугал вид доков, которые предстояло пересечь. Из-за грязи и луж г-н Жиль понес Эльзу на руках и едва не растянулся вместе с нею.

— Эй, на «Громе небесном»! — заорал Ланнек, подойдя к доске, служившей сходнями.

Из темноты вынырнул Кампуа и замахал фонарем.

— Спустись и переведи дам!

Женщины успокоились только на палубе, и особенно в кают-компании, когда мужчины сняли с них пальто.

— Шампанского! — распорядился Ланнек. — И банку икры — где-то у нас завалялась одна.

Он свирепо поглядывал на запертую каюту.

— Иди сюда, цыпочка!

Ланнек говорил по-французски, забывая, что Анна ничего не понимает. Влепил ей несколько смачных поцелуев — в щеку, в шею, куда попало, думая о том, что позеленевшая Матильда все сейчас слышит у себя за дверью.

— Три бутылки! Нет, четыре! — гаркнул он Кампуа, сновавшему взад и вперед с таким видом, будто он и есть виновник происходящего.

Ланнеку отчаянно хотелось спать, но он, стиснув челюсти, пялился на Анну со злобной решимостью доказать себе, что его влечет к ней.

— Главное, не стесняйтесь. Жиль! Мы у себя, старина…

Маленькие глазки Ланнека смеялись, суровели, смеялись снова, и у него возникало желание трахнуть кулаком о дверь.

— У себя, гром небесный!

Будить его не требовалось: в шесть утра, а летом — в пять или даже в четыре Эмиль Ланнек при любых обстоятельствах был уже на ногах. В этот раз, открыв глаза, он увидел, что свет в каюте не выключен, а сам он лежит как был — в носках и брюках в полоску.

За время, ушедшее на подъем и посещение умывальника, где он первым делом ополоснул себе лицо, перед мысленным взором Ланнека ожило несколько таких картин, что он воздержался от дальнейших воспоминаний.

Кроткая Анна, чьи поцелуи как-то странно тают на губах, а вырез сорочки ласкает ему грудь; г-н Жиль, который, спотыкаясь, тащит вторую немку в угол кают-компании…

Ланнек энергично почистил зубы, прополоскал эликсиром рот и, чтобы отбить вкус перегара, раскурил первую трубку.

В шарантских[3] шлепанцах на босу ногу, в сползающих с бедер брюках и грубом рабочем кителе, расстегнутом на груди, он отворил дверь и вышел в кают-компанию. Она была погружена во тьму, и, задержавшись на минуту, Ланнек услышал дыхание спящих, различил во мраке чье-то лицо, женскую ногу без туфли.

Пожав плечами, он прошел через помещение и отправился на камбуз, где Кампуа сосредоточенно процеживал кофе. Обнаружил на столе пустые бутылки из-под шампанского, грязные бокалы и хмуро глянул на буфетчика:

— Налей мне кофе.

Ланнек выпил чашку наспех — одна нога на камбузе, другая на палубе. Было очень холодно. На пристани виднелись те же грузовые трамваи, что накануне, а когда воздух посветлел, капитан, угадав в сумерках силуэты торопливо шагавших людей, представил себе их покрасневшие носы и руки, зябко засунутые в карманы.

— Разве погрузка не началась? — осведомился он у феканца, заметив, как зияют открытые трюмы.

— Задержка какая-то. Грузить начнут только утром.

С бака на камбуз за утренней порцией кофе тянулись матросы, еще осоловевшие ото сна. Внизу послышался шум, и через секунду, застегивая на ходу китель, появился Муанар. Как всегда, протянул капитану руку, воздержался от намеков на события минувшей ночи и просто доложил:

— В семь нам надо быть у двадцать седьмого причала. Вчера возникли осложнения, но агент сообщил мне, что все улажено.

— Отлично!.. Изготовить судно к отходу! — скомандовал Ланнек.

Он спустился в кают-компанию, куда уже проник свет, грязный, как полупустые бокалы, загромождавшие стол.

Г-н Жиль — он постелил себе на диванчике — спал с открытым ртом, свесив руку до пола; женщина, устроившаяся совсем уж неудобно, медленно приоткрывала глаза.

— Подъем! — загремел Ланнек, тормоша спящих.

Говорить по-немецки он больше не пытался. Забыл даже, что гостьи понимают по-английски. Маленькие глазки его посуровели, и сейчас, в рабочей одежде, он казался таким грубым, что немки с трудом узнавали в нем вчерашнего кавалера.

Анне хотелось поспать еще. Эльза стонала и требовала воды. Ланнек сам налил ей стакан, силой поставил обеих на ноги, сгреб в охапку и швырнул им одежду.

Сидя на диванчике, г-н Жиль ошалело глазел на происходящее, как все молодые люди, очухивался он не сразу.

Платья немок были измяты, шелковые чулки перекрутились штопором, у Анны сломалась защипка на подвязке. Кожа, особенно на бедрах, казалась при скудном освещении мертвенно-бледной.

Ланнек заглянул к себе в каюту, вынес оттуда две стофранковые бумажки и сунул по одной Анне и Эльзе.

Те возразили, что хотят получить марками, но он, не обращая внимания на протесты, вытолкнул обеих на трап.

Он прислушивался к звукам на палубе — там уже выбирали швартовы. Меньше чем через шесть минут после того, как они открыли глаза, обе девицы, еще потные от сна, вновь очутились на холодной предутренней пристани, а судно начало разворачиваться на якоре.

Ланнек поднялся на мостик и стал рядом с Муанаром, чтобы лично руководить маневром, но время от времени невольно поглядывал на две фигурки, которые все никак не решались уйти и казались отсюда, сверху, такими жалкими, что капитан подтолкнул сотоварища локтем и слегка улыбнулся.

Он не дал себе труда припомнить подробности ночных похождений и один раз даже засомневался, в самом ли деле был любовником Анны.

— Да где же этот двадцать седьмой причал?

Нет! У него дело не зашло так далеко. А вот что касается г-на Жиля…

— Малый вперед!

Передвижение судна в переполненном порту — нелегкое дело, и Ланнек, стиснув зубами мундштук трубки, из кожи лез, чтобы не ударить в грязь лицом и за минимальное время осуществить маневр с первой же попытки, но все-таки изрядно перепугал старшего помощника.

Двадцать седьмой причал отыскался быстро — он был завален вагонными тележками, осями и колесами, и места около него оказалось в обрез: еще до «Грома небесного» там ошвартовались два клипера с Балтики, маленькие суда водоизмещением от силы тонн в четыреста.

— Тут что-то неладно! — проворчал Ланнек и склонился над переговорной трубкой.

— Малый назад!

Он это чуял. Недаром на причале, сбившись в кучку, стоят человек пять и наблюдают за маневрами «Грома небесного»; недаром морской агент отделился от остальных, подбежал к самой воде и, сложив ладони рупором, что-то невнятно кричит.

— А все-таки попробуем?

Судя по желтым деревянным башмакам, двое из стоявших были шкиперы с парусников, и вся группа держалась с заговорщическим видом, который и насторожил Ланнека.

— Сейчас увидишь! — взорвался он.

И нагнал на них страху. Подал судно вперед так, что чуть не ободрал обшивку на одном клипере, неожиданно дал задний ход, с разгона вышел бортом к причалу и остановил «Гром небесный» в ту секунду, когда корма его вот-вот могла расплющить бушприт второго парусника.

На берегу действительно задумали что-то неладное: недаром никто даже не пошевелился, чтобы принять швартовы, пока наконец это не решился сделать морской агент. А еще через минуту он с перекошенным лицом взлетел на палубу и, жестикулируя, объяснил на скверном французском языке, что исландский фрахт начисто отпадает.

С набрякшими веками и сузившимися зрачками Ланнек слушал не перебивая и лишь поглядывая на конкурентов, которые, по-прежнему сгрудившись на пирсе, словно бросали ему вызов.

А произошло вот что: заказывая железнодорожное оборудование, исландцы оговорили в контракте, что при минимальном сроке и той же цене предпочтение должно быть отдано кораблю, плавающему под датским флагом, поскольку Исландия все-таки принадлежит Дании.