Вчера вечером консул этой страны выяснил, что ближайший пароход уходит из Копенгагена в Рейкьявик через пять дней и пробудет в рейсе не больше шести. Парусники брались доставить груз в Копенгаген к указанному сроку…

— Подождите меня минут пять, — бросил Ланнек агенту.

Трудности всегда шли ему на пользу. За пять минут он успел если уж не побриться, так хоть переодеться: теперь на нем был не костюм коммивояжера или банковского служащего, как вчера, а китель из толстой синей ткани и фуражка.

Пробило десять, капитан не давал знать о себе Муанару, и бригада, поставленная на погрузку, Топталась для согрева на месте, а шкипера парусников расхаживали по пирсу, злобно поглядывая на французский пароход.

В половине одиннадцатого из подкатившего такси выскочили Ланнек и маленький агент, возбужденный сверх всякой меры.

— Грузиться! — гаркнул капитан прямо с причала.

Кончено! Он выиграл партию, объездил весь Гамбург, побывал у трех консулов, дозвонился в Копенгаген — и все это, мусоля до сих пор огромную сигару, которой его где-то угостили.

По сигналу Ланнека тут же заскрипели краны, и первая вагонная секция вместе с колесами поплыла над причалом к трюму.

Сам он, напротив, не торопился: поднялся на мостик, странно посмотрел на Муанара и, прежде чем заговорить, налил себе выпить; потом откашлялся, набил трубку, потрогал разные предметы — лишь бы оттянуть объяснение.

— Кстати, Жорж…

Когда голос у Ланнека становился таким вот смиренным, а взгляд уклончивым, это означало, что он допустил если уж не глупость, то неосторожность.

— Знаешь, чем я их взял?

Всякий раз, когда новая стальная махина занимала свое место в трюме, судно вздрагивало и железные листы обшивки, казалось, отрывались от корпуса.

— Четыре дня ходу до Копенгагена да шесть в океане — это составляло для них десять дней плюс стоимость перевалки. А я гарантировал в договоре десять дней плюс неустойку за каждый лишний.

И Ланнек словно придавил презрительным взглядом маленькие клипера.

— Хлебнем лиха! — буркнул он, втиснувшись в штурманскую и развертывая на столике карту Северной Атлантики.

Проложив grosso modo[4] курсы, промерил каждый, произвел подсчеты на клочке бумаги.

— Примерно тысяча восемьсот миль. Мы делаем восемь узлов. Времени в запасе — на один шторм, на два уже не хватит. А сейчас я снова смотаюсь в город.

По-моему, для такого крупногабаритного груза нужны тросы ненадежней, чем наши.

Через два часа он вернулся в кабине грузовичка, на котором привезли стальной трос и новые талрепы.

Дождя не было, но погода оставалась холодной, и крыши резко вырисовывались в белом, словно ледяном воздухе.

За все утро Ланнек ни разу не спросил о жене. Однако в перерывах между очередными разъездами по городу спускался в кают-компанию и проводил там несколько минут, словно ожидая чего-то. В третий раз, часов около пяти, он застал там Матильду. Она сидела у стола, покрытого зеленым сукном, и писала письмо. Но прежде чем Ланнек успел раскрыть рот, она поднялась, взяла ручку, бумагу и скрылась у себя в каюте, не удостоив мужа даже взглядом.

— Матильда! — робко окликнул Ланнек.

Она не ответила, и он лишь неловко пожал плечами, злясь на нее и на себя.

Вместе они пробыли только несколько секунд, но ему показалось, что она похудела. Бледная, под глазами круги, горький изгиб рта…

Он помнил о пощечине. Да нет, какая там пощечина!

Его здоровенная пятерня припечаталась со всей силой, и болезненный звук удара до сих пор стоит у него в ушах. Каково женщине получить такую оплеуху, чувствовать себя беззащитной, ждать, может быть, новых затрещин!

Ланнек подошел к столу со смутной надеждой прочесть хоть слово. Кому писала жена? Матери? Марселю?

— Матильда!

Он говорил тихо: не надо, чтобы Кампуа слышал.

— Отстань! — отрезал голос за дверью.

Ланнек сбросил китель и спустился в трюм: он должен лично проверить, как крепится оборудование. К северу от Шотландии волны нередко достигают высоты в десять метров. Сорвется в такую минуту какая-нибудь штуковина с места, запляшет по трюму — и конец!

Чтобы в трюме было светлее, включили переносные электролампы. Ланнек, засучив рукава, перешагивал через оси, натягивал талрепы, поднимал колеса То и дело отталкивал матросов, которые, как ему казалось, управляются слишком медленно, и сам выполнял за них работу, раздувая грудь и напрягая мускулы.

Это не мешало ему думать о своем. Неожиданно он заорал:

— Радиста ко мне!

И вскоре увидел мягкие волосы и единственный глаз Поля, склонившегося над трюмом.

— Спустись сюда! — приказал капитан.

Спускаться пришлось по трапу, а Ланглуа был неуклюж. Человек вялый и сентиментальный, он ухитрялся пораниться даже на самой простой работе.

Стоя на дне трюма под огромным крановым крюком, проплывавшим у него над головой, Ланнек посмотрел радисту в глаза.

— Пойдешь к моей жене… — И, заметив, что собеседник краснеет, добавил:

— Не валяй дурака. Она прекрасно знает, что небезразлична тебе. Не забывай: я стал рогат еще до тебя…

— Она не отопрет, — промямлил Ланглуа.

— Ты уже пробовал?

Ланнек не сомневался, что попал в цель. Радист, безусловно, торчал у дверей ее каюты — не с дурными намерениями, нет, а просто желая утешить молодую женщину.

— Она не открыла?

— Она плакала. Я спросил через дверь, не нужно ли ей чего-нибудь.

— Вот и начни сначала. Настаивай. А когда окажешься с ней лицом к лицу, скажи от себя, что ей нельзя с нами в рейс. Ты же ходил в Исландию?

— Да, на траулере.

— Значит, представляешь себе, что это такое. Нам и без нее достанется.

— А если она не согласится?

Ланнек пожал плечами и направился к пачке рельсов, которую кран опускал в трюм. Но не прошло и трех минут после ухода Ланглуа, как капитан поднял голову, вскарабкался наверх, перебежал палубу и наклонился над трапом кают-компании.

Подоспел он вовремя, потому что услышал, как открывалась и захлопнулась дверь каюты.

Итак, радиста впустили!

— Где боцман? — осведомился Ланнек у проходившего рядом феканца.

— Снова пошел на перевязку. Один докер дал ему адрес знахаря, вот он к нему и отправился. С полчаса уже будет.

Ланнек говорил только для того, чтобы не молчать.

От нетерпения у него в самом деле расходились нервы.

Он спрашивал себя, о чем они там, внизу, могут так долго беседовать.

— Сколько бутылок выпито ночью?

— Считая шартрез, полдюжины. А знаете, эти дамы недавно опять заходили. Просились на палубу, но я поклялся, что вас нет.

Ланнек пожал плечами и прикинул на глаз, сколько времени займет погрузка оставшегося оборудования. Если докеры согласятся работать сверхурочно, «Гром небесный» до ночи выйдет в море.

А ему, Ланнеку, нужно еще заглянуть в управление порта и карантинную инспекцию.

Радист не возвращался. Неужели Матильда решилась на полную откровенность? Ланнек походил взад-вперед по палубе, разыскал Муанара.

— Когда прилив?

— Лоцман говорит, что, если мы отойдем в девять, отлив еще будет работать на нас. В противном случае — ждать до утра.

— Ты не мог бы заменить меня по части формальностей?

Ланнек разыскал бригадира докеров и посулил ему щедрые чаевые, если погрузку закончат в срок.

Будь у него сейчас вдесятеро больше работы, он был бы только рад. Он бесился. Не находил себе места.

Вернулся на судно и наконец увидел Поля Ланглуа, который вынырнул на палубу и силился теперь скрыть свое смущение.

— Что она сказала?

Бедный радист залился краской, его единственный глаз смотрел куда угодно, только не на собеседника, а руки теребили край кителя.

— Она не уедет.

— Объяснила хоть почему?

— Ничего не объяснила.

— Нет, это ни в какие ворота не лезет! Ты предупредил, что нас потреплет?

— Я сказал даже, что «Гром небесный» может не вернуться, — вздохнул радист.