— А это далеко? — спросил я, прикидывая размеры живой изгороди, состоявшей из кустов колючего терновника, которые достигали здесь не менее шести футов в высоту и столько же в ширину.
— Ярдов сто отсюда!
«Господи, спаси нас», — подумал я, но не сказал ничего, потому что мы втроем уже дружно пустились бежать к воротам что есть мочи.
Животные, заметив нашу попытку спастись, чрезвычайно обрадовались неожиданному развлечению — или, во всяком случае, мне так показалось, — поскольку, пригнув головы к земле, с шумом и громом копыт бросились за нами вдогонку.
Вскоре я понял, что у нас нет никаких шансов обогнать стадо, и вторично за сегодняшний день придумал способ, как выйти из положения. На сей раз я был обязан этим старому Эйбу, который рассказывал мне, как поступают испанские крестьяне, если на них нападает скот на пастбище. Я закричал, чтобы старый джентльмен и девушка продолжали бежать к воротам, и возблагодарил Всевышнего за то, что случайно захватил отцовскую шляпу; после этого я отбежал в сторону, чтобы встретить стадо на полдороге от холма. Оглянувшись, я убедился в реальной возможности спасения для Эндрю Бетьюна и его дочери, если мне удастся остановить животных. Поэтому, когда стадо находилось менее чем в сотне ярдов, приближаясь ко мне на полном ходу, я повернулся к животным спиной и, сняв с головы отцовскую шляпу, согнулся в пояснице так, что стал смотреть на них промеж широко расставленных ног.
Это были жуткие мгновения, когда я, стоя в подобной позе, наблюдал за живой лавиной с рогами и копытами, с шумом и грохотом несущейся на меня во всю прыть; стараясь по мере сил сохранить присутствие духа, я замахал шляпой и закричал, завопил и завизжал как сумасшедший.
Стадо продолжало приближаться и было уже ярдах в тридцати от меня, когда его огромный белый предводитель уперся передними ногами в землю и замер на месте, дрожа и фыркая от страха, удивляясь, вне всякого сомнения, что это за странная штука возникла внезапно перед ним. Остальные животные последовали его примеру и затем, к моим несказанным радости и облегчению, задрав хвосты, помчались обратно вверх по склону холма, подгоняемые моими криками и улюлюканьем. Затем, не дожидаясь, пока они придут в себя, я побежал в противоположную сторону, к зарослям живой изгороди, так как боялся, что не успею достичь ворот, за которыми уже скрылись старик с дочерью. И действительно, вскоре стадо снова пустилось за мной вдогонку, и я понял, что сейчас начнется состязание не на жизнь, а на смерть, хоть я и считался неплохим бегуном, а дорога шла вниз под уклон.
Свой единственный шанс я видел в прыжке через изгородь; правда, я сомневался, хватит ли у меня для этого сил, но тут передо мной возник небольшой пригорок, с которого можно было попытаться перемахнуть через колючие кусты терновника, и я, затаив дыхание, помчался к нему, чувствуя тревожный холодок между лопатками.
Стадо было от меня на расстоянии вытянутой руки, когда я достиг пригорка и, не останавливаясь ни на мгновение, с разбегу прыгнул вперед и вверх, собрав воедино весь остаток сил.
Какое счастье! Проклятые коровы достигли изгороди одновременно со мной, с той лишь разницей, что они уперлись в нее лбами, тогда как я свалился на нее сверху, поскольку она была чересчур широка даже для самого рекордного прыжка.
В густом кустарнике было полно колючек, и довольно длинных, но мне было не до них: главное, я был в безопасности! С трудом выкарабкавшись из колючих зарослей, я кое-как спустился на землю, весь исцарапанный, растрепанный и без шляпы. Не успел я прийти в себя, отдуваясь и озираясь по сторонам, как ко мне подбежал старый джентльмен и, схватив обе мои руки в свои, принялся трясти их бессчетное количество раз.
Госпожа Марджори, следовавшая за ним, остановилась, глядя на меня со странным выражением в своих темных глазах, приоткрыв пунцовые губы, и — клянусь! — на сей раз в ее лице было достаточно краски. Когда старый джентльмен покончил с моими руками, он схватил меня за плечо.
— Простите ли вы меня? — спросил он.
— Мне нечего прощать, — сухо возразил я. — Земля ваша, и я не имел права нарушать ее границы, хоть и совершил это не по злому умыслу, а по рассеянности.
— Ни слова больше, ни слова! — закричал он, заметно взволнованный. — Эндрю Бетьюн, возможно, груб и суров, но он никогда не забывает услугу, а из всех оказанных мне услуг эта — величайшая! А теперь прошу вас, сэр, оказать нам честь и отобедать с нами, хоть время уже довольно позднее!
— Весьма вам признателен, — ответил я, — но позвольте мне сначала вернуться за отцовской шляпой, которую я обронил: отец очень ее любит.
— Но ведь она осталась на лугу, — с испугом сказала девушка.
— Без сомнения, — согласился я. — Однако коровы давно уже, наверное, скрылись за холмом, поскольку колючки терновника вряд ли пришлись им по вкусу!
Оба рассмеялись, после чего я перелез через ворота и без всяких приключений отыскал отцовскую шляпу.
— А теперь, сэр, — сказал старый джентльмен, — могу я узнать, кому мы обязаны своим спасением?
— Меня зовут Джереми Клефан, — представился я.
— Клефан? — переспросил он. — Вы случайно не родственник сэра Роджера Клефана из Коннела?
— Он мой дядя, хотя я его ни разу в жизни не видел.
— Возможно ли это? Возможно ли… — пробормотал старик. — Вы ведь совсем… — он смущенно замолк.
— Совсем не такой, как он, хотели вы сказать? — продолжил я, ибо мой дядя, по слухам, был шести футов ростом. — Да, вы правы: совсем не такой!
По всей видимости, горечь, прозвучавшая в моих словах, заставила девушку вмешаться:
— Это нисколько не умаляет ваших достоинств, сэр!
— Верно, верно, — подхватил старый джентльмен. — Древняя поговорка гласит: «Самая ценная поклажа бывает в маленьком узелке», и сегодня, я полагаю, мы убедились в справедливости сказанного!
Я поклонился, как это сделал бы де Кьюзак, но заметил, что мой изящный поклон заставил госпожу Марджори улыбнуться, и покраснел от смущения.
— Но, черт побери, если вы племянник сэра Роджера, — продолжал сэр Эндрю Бетьюн, — то вы должны быть внуком сэра Дика, бешеного Дика Клефана, моего старого друга и вождя, — и чтоб мне лопнуть, если вы не похожи на него лицом, хоть и не фигурой! Вашу руку, сэр Джереми, вашу руку!
— Я всего лишь мастер Клефан, — возразил я.
— Черт возьми! — закричал старик. — Для меня вы — сэр Джереми Клефан, но что вы делаете здесь, в Керктауне?
— Замещаю своего отца.
— Неужели старого Хола, «реформатора», как мы всегда называли его?
— Совершенно верно.
— И в чем же вы его замещаете?
— Я учитель в Керктауне.
В ответ на мои слова он захохотал и продолжал смеяться до тех пор, пока лицо его не побагровело.
— Господи помилуй! — приговаривал он сквозь смех. — Кто бы мог подумать: я угрожал палкой Клефану, да еще и учителю в одном лице! Ты слышишь, Марджори, слышишь, моя девочка? — И он только смеялся и качал головой всю дорогу, пока мы не подошли к дому — солидному каменному строению, скрывавшемуся в тени многочисленных деревьев.
Не хочу утомлять вас описанием того, как я обедал, какие незнакомые блюда я перепробовал — а старый владелец усадьбы любил хорошо поесть и знал в этом толк, — какие истории он мне поведал о том, как он с моим дедом участвовал в том роковом заговоре, который заставил его вместе со своими сторонниками покинуть Шотландию; о своей жизни за границей и о службе во Франции, поскольку он сражался на стороне гугенотов, не очень щедро, однако, насколько мне удалось понять, оценивших его заслуги.
Достаточно сказать, что я сидел, глядя на него во все глаза, но еще более на его дочь, которая всякий раз отвечала мне улыбкой, хоть больше и не краснела, что во мне почему-то вызывало сожаление. Прежде чем сообразить, что я делаю, я уже взял на себя обязанность в свободное время заняться с нею изучением классики и в ответ получил флягу редкого вина для моего бедного отца с обещанием повторить подобный дар неоднократно; затем, чувствуя легкое головокружение, я распрощался со своими любезными хозяевами и отправился восвояси. Тем не менее, хотя до Керктауна было не так уж далеко, добрался до дома я, насколько мне помнится, не скоро.
