Впрочем, прежде чем приступить к изложению истории Саймона и связанных с нею дальнейших событий, было бы целесообразно, наверное, сказать пару слов об этом острове Тринидаде, тем более что я тесно познакомился с ним во время наших Поисков сокровищ мертвой головы, о чем рассказ будет впереди.

Я слышал от многих, что Тринидад — ив этом, несомненно, заключается немалая доля истины — был назван испанцами в честь Святой Троицы, так как желтокожие «доны», хоть в большинстве своем и отъявленные мерзавцы, тем не менее весьма набожны и при всяком удобном случае любят пользоваться именами своих святых точно так же, как непристойными проклятиями и чесноком, и поэтому ничего удивительного, если после тяжелого и утомительного путешествия, увидев на горизонте три одинаковые горные вершины, они в благодарность Всевышнему назвали остров Тринидадом.

Не мне судить, насколько соответствует острову столь благочестивое название, но, на мой взгляд, индейское имя Йере, что означает «Страна колибри», звучит намного приятнее для уха, ибо здешние леса буквально кишат этими крохотными райскими птичками, размером не более пчелы, но кажущимися живыми осколка ми радуги, настолько восхитительно ярко и красочно их оперение. Сам остров, как я уже говорил, довольно большой; северная часть его гористая и заросла густым лесом, тогда как южную, низменную, покрывают сплошные джунгли и болота, за исключением невысокой горной цепи с тремя вершинами и потухшего древнего вулкана конической формы, у подножия которого расположен поселок Сан-Фернандо.

Немало мутных и илистых рек и речушек впадает в залив Пария, и кроме большого асфальтового озера здесь имеется еще множество горячих источников, свидетельствующих с полной очевидностью о том, что Страна вечной скорби и мрака расположена явно неподалеку от здешних мест.

Поселений здесь мало, если не считать деревень индейцев арраваков, очень красивых и миролюбивых людей, искусных мастеров по плетению гамаков и циновок из стеблей длинной и жесткой травы. Южная часть западного побережья тесно примыкает к неисследованным и загадочным землям Гвианы, а северная часть, с которой я только и смог познакомиться поближе, включает в себя острова Бокас в проливе Драконья Пасть; течение здесь очень быстрое и сильное, так что при слабом ветре острова эти представляют собой значительную опасность для мореплавания, хотя сами они красоты необыкновенной благодаря причудливой формы скалам, величественным пальмам и | множеству вечнозеленых цветущих и благоухающих лиан и прочих вьющихся растений, превращающих обычный клочок суши в истинно райские кущи. К тому же в здешних водах обитает невероятное количество рыб разнообразнейших форм и расцветок, некоторые удивительно красивые, а другие просто ужасные, словно порождения ночного кошмара; немало здесь также и акул, а в реках водятся огромные зубастые ящерицы с когтистыми лапами и роговой чешуей на спине.

Испанцы, населяющие эти земли, проводят время в поисках золота и в постоянных стычках с индейцами, хотя некоторые выращивают фрукты и получают неплохие доходы, поскольку благодатный климат, жаркое солнце и плодородные почвы делают это занятие совершенно необременительным. Ну а прочие сведения об этой удивительной, загадочной, но тем не менее прекрасной стране вы узнаете, когда прочтете о поисках сокровищ черепа; сейчас же мне не терпится вставить сюда историю Саймона в том виде, как он рассказал ее мне, прежде чем нервная горячка надолго приковала меня к постели, пока наше судно, то и дело меняя галсы из-за неблагоприятного ветра, черепашьим шагом продвигалось на север в поисках «Золотого дракона».

— Нет-нет, приятель, твоя история может подождать, пока ты окрепнешь, а я тем временем расскажу тебе свою, достаточно странную и невероятную, хотя самым невероятным в ней является наша встреча, когда ты торчал по пояс в асфальтовой трясине, а тот щенок, Нед Солткомб, развлекался, насмехаясь над твоими по. пытками выкарабкаться! Чтоб мне провалить. ся! Хотел бы я знать, как он сейчас себя чувствует!

— Перестань, Саймон! — запротестовал я. — Если бы ты сам испытал на себе цепкую хватку проклятого черного болота, то, скорее, пожалел бы его! — Я вздрогнул, говоря это, поскольку был, как я уже заметил, очень слаб и перед моими глазами вновь возникло кошмарное видение: лохматая спина собаки и пара желтых кожаных сапог, торчащих из смолы.

— Ладно-ладно, приятель; увидел бы ты все то, что мне пришлось повидать после того, как мы расстались, так не был бы, пожалуй, таким чувствительным! Чего ты смеешься?

— А вот когда услышишь мою историю, Саймон, тогда и поймешь, — устало возразил я и сделал ему знак продолжать.

— После того как старый Фигли так подло расплатился с тобой за насмешки, нам пришлось довольно туго, потому что новая мачта не выдерживала и половины парусов и мы еле ползли по волнам, точно гигантская морская улитка, под непрестанный хор вздохов и стенаний раненых и пленных донов. Тем не менее, несмотря на все это, команда была в отличном расположении духа из-за того, что мы захватили такой великолепный галеон, и перестала роптать на капитана, который долго не мог решить, куда идти и что делать, так как никаких признаков английской флотилии вокруг не было видно, а на борту «Донны Беллы» находилось слишком уж много «желтокожих».

К какому бы выводу он пришел, я не знаю, но все проблемы за него и за нас решил свирепый шторм, трое суток трепавший «Донну Беллу», как собака крысу, и с большой скоростью гнавший нас на запад. В конце концов шторм утих, опять оставив галеон едва ли в лучшем состоянии, чем просто груда развалин, причем половина раненых перемерла, а вторая половина была еле жива; жалобы и проклятия донов, сидевших внизу, в трюме, чуть не доводили нас до умопомешательства, пока старый Фигли не пригрозил повесить их всех до единого, если они не прекратят нытье; но и эта угроза не очень-то помогла.

Однако, как ни ужасно было наше положение, худшее ожидало нас еще впереди, когда мы наконец пристали к берегу неизвестной земли, бросив якорь в устье мелководной реки с дикими, заросшими непроходимой чащобой берегами без малейших признаков присутствия человека.

Много было разговоров и пересудов относительно того, где мы находимся, ибо, кроме дикого леса и далеких горных вершин, едва различимых и похожих на неподвижные облака, увидеть что-либо было невозможно. Большинство склонялись к мнению, что это материк, но никому толком не было известно, какой именно, и даже испанцы, которых мы вывели на верх, не могли ничего сказать об этом месте, кроме того, что это явно не Номбре де Диос, о чем мы и без них знали.

Тем не менее якорная стоянка здесь была отличная и питьевую воду мы имели в изобилии, благо находились в устье реки; однако в ту же ночь испанцы, доведенные до отчаяния, воспользовавшись нашей беспечностью, вырвались на свободу и заполонили палубу.

Нельзя сказать, что мы были полностью захвачены врасплох, поскольку старый Фигли очень ревностно следил за поддержанием порядка и несением вахт, но число «желтокожих» настолько превышало наши скудные силы, что мы лишь с большим трудом сумели загнать их обратно в трюм, потеряв половину наших людей, и среди них Гаммона и Мортимера, которых ты, наверное, помнишь, как лучших игроков в кости…

Я кивнул, и после непродолжительной паузы Саймон снова приступил к повествованию:

— Должно быть, злой рок привел нас в это проклятое место в устье неизвестной реки, потому что уже на второй день среди нас вспыхнула жестокая лихорадка, особенно среди испанцев, которые дюжинами гибли в страшных мучениях, сопровождаемых рвотой и конвульсиями. На четвертый день старый Фигли пал жертвой болезни, и я, предчувствуя в скором времени превращение галеона в одну сплошную гробницу, сошел на берег с двенадцатью матросами, оставив на борту больных и тех, кто побоялся вверить свою судьбу непроходимой чащобе леса, отпустив на все четыре стороны испанцев и предоставив им свободу действий, так как общая беда положила конец всякой вражде. Из всех сокровищ каждый из нас захватил с собой лишь по пригоршне дукатов на всякий непредвиденный случай.