Запрокинув голову, Алёша смотрел подбитыми глазами на бетонный потолок подвала и вспоминал совсем недавно написанное сочинение к пьесе Горького «На дне» – его пятёрка и философский лепет теперь ничего не стоили. В этой жизни важнее было знать, где подбирать монеты, где жирнее объедки. И вооружиться битой.

С труб свисала стекловата и старое тряпьё. Доносились утробные звуки канализации. Кошки жадно впивались зубами в собственные шкурки, вылавливая блох. На остатках полосатого кресла восседал Жека, с аппетитом подкрепляясь водкой и обгрызенной кем-то шаурмой. «Ниже падать некуда», – стиснул зубы Алёша.

Но горизонты потенциального падения оказались гораздо шире, когда через несколько часов их навестил бородатый верзила. Жека залебезил, его голос стал тише и елейнее. Опытным глазом разглядев под сине-красными наплывами на лице Алёши новичка и, не стесняясь, обнюхав, статусный бомж многозначительно подмигнул:

– Сладкий.

– Спрос будет, – заискивающе вставил Жека. – Как синяки с хари сойдут.

У Алёши перехватило дух от возмущения.

– Да я себе его возьму, – с видом благодетеля заявил статусный и масляно улыбнулся Алёше: – Помоемся вместе, а, белёк?

Соскочив с матраса, будто не было боли в ребрах, Алёша схватил за горлышко валяющуюся рядом пустую бутылку и встал, полусогнутый, в оборонительную позицию. Хохотнув, бомжеватый верзила великодушно предложил новичку остыть и подумать до завтра, намекая на преимущества своего покровительства и возможность пойти по рукам, если что. Он ушёл, а Жека с укоризной взглянул на Алёшу:

– И тут на рожон лезешь. А надо приспосабливаться. Я тебя, что ли, кормить буду? Возвращайся лучше к маме и папе.

– Спасибо за совет, – тяжело дыша, пробормотал Алёша и выбрался из подвала. Вечернее солнце освещало незнакомый двор. Сгибаясь и придерживая рукой ноющий бок, Алёша побрёл прочь. Свернув на улицу, он обомлел, увидев собственное отражение в витрине: опухшее лицо с засохшей коркой крови по левой стороне, разукрашенное сизо-бурыми фингалами и ссадинами было не узнать. В разодранных на коленях грязных джинсах и вымазанной до неузнаваемости куртке, парень с перекошенным лицом мало чем отличался от киношных зомби. «И грим не нужен», – хмуро усмехнулся Алёша – зомби в витрине отозвался кривым оскалом.

Алёша шагал, потеряв ориентир. Куда? Зачем? Просто шагал, пока несли ноги. Во рту было отвратительно сухо, предательски завывал желудок. Над крышами показались тёмные маковки с золотыми крестами. Церковь. «Там попить можно», – вспомнил Алёша слова Жеки.

Увенчанные свинцово-серыми куполами мощные башни и стены из красного кирпича довлели над окружающими зданиями. Кривясь от боли, Алёша преодолел площадь и взобрался по ступеням собора. Алёша бросился к диспенсеру с водой, толкнув плечом проходящего мимо мужчину в рясе.

– Осторожнее, – пробасил тот.

Алёша извинился и дрожащими пальцами подставил пластиковый стаканчик под струйку чистой воды. Когда Алёша обернулся, невысокий плотный священник смотрел с сочувствием.

– Молодой человек, вам нужна помощь? – спросил он.

– Нет, – глянул исподлобья Алёша.

– Вы уверены?

– Мне не надо помогать! – резко ответил он и вышел из храма.

Алёша сел на одну из скамеек под кованым фонарём, отвернувшись от церкви и от проходящих мимо людей. Его снова вырвало. Алёша вытер губы рукавом и закрыл глаза, провалившись в мысли. В голове и груди всё налилось каменной тяжестью. Он думал только об одном: как найти чернявого патрульного и столкнуть его под поезд или утянуть за собой – на что хватит сил.

Чья-то рука опустилась на плечо. Алёша дёрнулся, готовый драться.

– Спокойно, спокойно, парень, – это был тот же священник.

Алёша зло бросил:

– Что? И здесь за скамейки платить надо?!

– Глупости какие! – опешил тот. – Сядь, успокойся.

Алёша опустился обратно на скамью, а священник присел рядом и протянул ему влажный платок:

– Оботри лицо. У тебя кровь запеклась. Вот здесь, возле глаза.

Алёша опустил голову:

– Незачем.

Священник внимательно всмотрелся в собеседника:

– Что бы ты ни говорил, а помощь тебе правда нужна.

– Не надо меня жалеть.

– А я не жалею – говорю, что вижу. В Бога веруешь?

– В Бога? – состроил гримасу Алёша. – Да разве только в того, что придумал компьютерную игру, которую вы жизнью называете. Сидит там и играется, проходит человечками уровни, баллы набирает, навешивая пожёстче тем, кто слабее. Чпок! Отлично не получил? По голове ему. Заработал баллы? Хорошо. А другого в канаву. У него «жизней» уже не осталось. Отстой. Неинтересно. Говорите, это кровь? – показал Алёша на лицо. – А может, это просто графика?..

– Какая графика, тебе же больно, – ужаснулся священник. – О чём ты?

– А кому какая разница, что мне больно? Человечков много – семь миллиардов. Пусть одним или парочкой будет меньше. Может, вашему Богу баллов заработаю.

– Родителям твоим не всё равно…

– У меня их нет, – сверкнул глазами Алёша. – Я один.

– Мне не всё равно.

– С чего бы?

– Ты в храм пришёл. Сам. И я когда-то сам пришёл. Такой же потерянный. И ранен был хуже твоего. Не в уличной драке – в бою. Видел, как ребята, друзья мои, умирают, за чужие идеи сражаясь. Видел, как руки-ноги взрывом отрывает. И никому не нужен был, пока к Господу не обратился, пока не увидел, что есть другая жизнь, и смысл в ней есть, и свет, и радость. Поэтому мне не всё равно. Закрывать глаза на то, как рядом со мной душа страдает, не буду.

Алёша вдруг увидел натруженные, мозолистые руки священника: на правой не было указательного пальца. Беспалая кисть казалась неправильной, недосказанной, и оттого почему-то не лживой, будто покорёженная жизнью, она прошла проверку и врать не могла. Алёша медленно поднял голову:

– И какой же в ней смысл? В жизни?

– В том, чтобы мир делать светлее, лучше, начиная с самого себя. В том, чтобы душа к высшему, к Богу стремилась. Ведь столько тайн ещё нераскрытых. В том, чтобы научиться любить ближнего, как Господа – сильнее, чем себя, служить ему и отдавать больше, чем берёшь.

– Это слова просто… Люди так не живут. Они жестокие.

– В миру жестокие, потому что не любят, и оттого страдают, от Бога оторванные. Но бывает и по-другому.

– Где же это?

– Хотя бы в храме или в скиту нашем. Можешь сам убедиться, если захочешь.

Алёша молчал. А священник, словно угадывая его мысли, добавил:

– Жизни лишиться или вернуться к своей теории о компьютерной игре ты всегда сможешь. Но, может, тебе любопытно посмотреть, как живут люди иначе?

Алёша сглотнул и пожал плечами.

– Ну, решай. А пока пойдём, поедим чего-нибудь. Матушки в Свято-Екатерининском соборе очень гостеприимные, наверняка уже стол накрыли в трапезной. Я есть хочу ужасно. А ты? – улыбнулся в бороду священник и протянул Алёше руку.

Вика была вспыльчивой, наглой, эгоистичной, но отходчивой. В первые минуты она порывалась уехать, зато потом, когда с извинениями за «глупых баб» и уговорами остаться поспешила хозяйка и её муж, а следом притащилась жена главы, Курдючиха, сам глава и симпатичный молодой завклубом с древнеславянским именем Святозар, Вика сменила гнев на милость. Маша не могла уехать в любом случае – её ждала работа, а остальным было, по сути, без разницы. Скандал в магазине обернулся приглашением выступить на местном празднике.

На следующий день, возвращаясь с прогулки к серебряному источнику, Маша с друзьями пошли за Никитой по самому короткому пути к дому Семёновны. Они поднимались в гору по горбатой извилистой улице, окаймлённой выцветшими заборами, за которыми виднелись простенькие постройки. То тут, то там над оградой нависали ветви с сочными жёлто-красными яблоками, синими, лопающимися от сочности сливами, зеленоватыми ещё грушами – протяни руку и угощайся. Вскоре показалась малюсенькая кирпичная церковь, возвышающаяся над лужайкой, любовно усаженной неприхотливыми цветами. Церковный участок окружал ровный, тщательно подогнанный, не в пример соседним, дощатый забор. Высокие деревянные двери церкви были распахнуты.