Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Зачем, зачем я приехала сюда?!

– Боже мой, успокойся, – ответила Катя. – Клип снимать приехала. Работа такая, у всех своя работа. Всё хорошо, всё хорошо. Тш-ш-ш. Никто тебя не обидит больше. Только не плачь!

– Отойдёт, не бойся, – уверил Юра, – не оставляй её. Антон! Вика! Мы теряем время!

Девушки остались одни, и Катя, прислонив рыжую голову к своей груди, тихонько покачивала Машу, как ребёнка. Наконец всхлипывания прекратились.

– Я же в него влюбилась… – прошептала Маша потерянно, – я же не хотела… всё этот Марк…

– Бедняжка моя, – утешала её Катя. – Пройдёт. Всё пройдёт. Вот уедем домой, и забудешь. Через месяц будет всё, как сон.

– Не забуду. Я его поцеловала вчера. Алёшу. Это было так… хорошо… А потом он увидел, что я с Марком… А он, сволочь, языком свои мерзким… руки стал распускать… Надо было ему по роже, а я… а я дур-ааа, – завыла Маша.

Катя озадаченно посмотрела на подругу:

– Погоди, Марк тут при чём? Монах приревновал, что ли?

– Не знаю. Я такого ему наговорила… Такого… и он…

– Да что бы ты ни сказала! – взвилась Катя. – Нельзя ж так – к дереву и на костёр. Тоже мне, христианин. Маньяк он.

Маша не слушала подругу, лишь приговаривала:

– Боже, так страшно, так страшно, когда человек сходит с ума. Знаешь, он посмотрел на меня, как на последнюю тварь. Стыдно! И он… вот… – бессвязно бормотала Маша. – Катя, я очень плохая, да?!

– Что за глупости! Перестань! Подумаешь, съёмки и съёмки. Все актрисы на экране целуются! И не только. Так что же? Всех после этого на костёр? Да этот Алексей ненормальный просто. Вообще неизвестно, чего он от людей в скиту прятался. Может, и раньше чего творил. Такие они вечно – тихие-тихие, а потом… Хватит о нём думать, слышишь? Прекрати! Давай я лучше тебе чайку принесу.

Маша не ответила, уставившись в пустоту. Она не могла об Алёше не думать: пойти в скит, сказать настоятелю? И что будет? Его накажут? Как: запрут в келье, в подвале каком-нибудь? А если Юра найдёт полицейских, Алёшу посадят в тюрьму? Или в психушку? Господи, как это жутко! У Маши всё оборвалось: она не хочет для него ни того, ни другого. Не надо! Алёша ведь пришёл в себя. Но по спине пробежал холодок: вдруг это ненадолго, вдруг послушник снова станет её преследовать? Маша вздрогнула. Её охватила паника.

Нет, с Алексеем пусть сами разбираются. Отсюда надо бежать. Подальше. Срочно. Не оставаться одной ни на секунду, только с людьми, быть с людьми – там, где их много. На съёмках народ есть. Или сразу домой?

Маша потянулась к сумке. Пытаясь унять дрожь в теле, опять принялась складывать вещи. Под руки попался белый хитон, и Маша вспомнила, как танцевала, мечтая об Алёше, как он божественно пел, насколько одухотворённым было его лицо и нежными прикосновения. Вчера. Разве это было вчера? Тут же перед глазами предстала уродливая маска безумия, стеклянные глаза, его грубость и жёсткость. Это были два разных человека, как в страшном сне – какой из них был настоящим?

Мучительное чувство закрутило внутренности, сомнения выплеснулись наружу. Маша схватилась за голову: он ненормален или это она довела его до такого? А если виновата она?! Тогда впору самой сдаваться в полицию… или куда там ещё…

* * *

Вернулась Катя. Суетясь, как наседка, она накапала капель, начала отпаивать подругу и тараторить всякую ерунду о Семёновне, о том, как они гуляли сегодня. Маша была ей благодарна, но легче не становилось. А вообще станет ли? Когда? Глотнув крепкого сладкого чаю из синей чашки, Маша устало сказала:

– Пойду в скит, а потом вернусь к моим киношникам. А то и в самом деле заставят платить неустойку. Мне больше терять нечего, кроме проклятых денег…

– Ну, слава богу! Наконец говоришь разумные вещи, – заметила Катя. – Вот только в скит не надо. Нечего там делать…

– Ты не понимаешь, – покачала головой Маша, – мне сейчас хоть в скит, хоть в петлю – без разницы…

– Пойдём вместе, – сказала Катя.

Маша стянула сарафан и посмотрела на расцарапанные ветками и сухостоем ноги, а потом на свой наряд с вырванным на боку клоком:

– Им теперь только полы мыть…

– Не беспокойся, – заверила её Катя, – у костюмера наверняка что-то припасено.

Когда девушки вышли на улицу, голова Маши ещё гудела, но то ли от валерианы и пустырника, то ли из-за изнеможения после слёз внутри наступило мутное спокойствие с горьким послевкусием.

Приближаясь к церкви, Катя и Маша заметили полукругом собравшийся народ: бабулек в платочках, притихшую ребятню, перешёптывающуюся группу туристов, нахмуренных станичников и несколько солидных персон в рясах у роскошного внедорожника. В центре возвышалась серая кабина мини-грузовика. Возле неё переминался озадаченный Юра. Завидев девушек, он махнул им рукой, но как-то неопределённо, будто сам не знал, подозвать их, или напротив, показать, чтоб проходили мимо.

Пока Катя и Маша пробирались к Юре, до их слуха донёсся женский шёпот:

– Представляешь? Тута митрополит вроде храм смотреть приехал, из машины вылез, а Гришка как кинется к отцу Георгию: «Батюшка, у меня монах ваш мёртвый!»

– Ай-яй-яй. А кто ж это?

– Та не знаю. Ходил парнишка…

В просвете между чужими фигурами Маша рассмотрела низкую, заменяющую кузов платформу, окружённую небольшими бортами – там, на брезенте с тёмными потёками распласталось мужское тело, искорёженное, будто ненастоящее, в чёрных, рваных лохмотьях, обнажавших местами белую кожу и бурые, запёкшиеся кровью раны. Маша рванулась вперёд и окаменела при виде светлых слипшихся волос и исполосованного царапинами лица Алексея.

«Не может быть!» – Она уцепилась рукой за пыльный борт платформы, пытаясь рассмотреть, дышит ли Алёша. Тонкие ноздри, казалось, не шевелились. К горлу подкатил комок, и сердце Маши мучительно заныло. В голове всплыли её собственные слова: «Ты против? Разбегайся и прыгай со скалы…» Так что же он?.. Неужели?.. Зачем?..

Над Алексеем склонился фельдшер.

– Жив пока, но отходит, – мрачно сказал он.

Лицо отца Георгия стало таким же меловым, как у лежащего без сознания парня. Он водил над ним ладонями, будто бы хотел прикоснуться, но боялся. Дальше стояли, по-видимому, трое представителей более высоких церковных чинов – важные старцы с окладистыми бородами и крестами на увесистых цепях, да ещё какой-то клирик пониже рангом. Они смотрели с недоумённым сочувствием на умирающего послушника, а рядом суетился мужичок, тараторя:

– …смотрю – в чёрном кто-то на самом краю. Да как сиганёт со всей дури! Повис ещё потом на скале, на коряге, потом хрясь, и снова полетел. Прям в пихтарник. Я пока туда пробрался, пока нашёл, потом вон кореша, Санька, вызванивал – одному ж не дотащить до машины.

– Я чё подумал, что он мёртвый, – оправдывался Григорий перед игуменом, – я когда пришёл, он ещё громко так дышал, с хрипом, а потом стих сразу. Ну, думаю, всё – помер. Там жеж пропасть метров сто будет.

Маша сжала в пальцах пакет с рваным платьем, чувствуя, что под ней сейчас разверзнется земля. «Он не должен умереть… не должен. Это из-за меня всё», – застонала её душа. Нездешние священники закачали головами, запричитали: «Господи! Самоубийство, грех-то какой…»

Маша прислушалась снова к фельдшеру.

– Ну, что, батюшка? – спросил он. – Врать не буду: парню мало осталось. Пульс уже почти не прослушивается… В больницу нашу повезём? Или к вам – отпевать?

Невзирая на высокое начальство, игумен гаркнул по-военному:

– Отставить! Везём в город. Хирург нужен и реанимация.

– Да не довезём же, – возразил фельдшер, – позвоночник сломан. Его и переносить-то особо нельзя: а через перевал, по камням, два часа? Что думаете?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

21
{"b":"248601","o":1}