Юра прошёл в душ, снова не взглянув на Машу. Он звякнул щеколдой изнутри. Маша приблизилась к деревянной постройке и крикнула сквозь щель в стене:

– Слышь, приколист! На обиженных воду возят!

Он не откликнулся. Из-за стены слышался только плеск воды. Маша не отстала:

– А я скажу Лидии Семёновне, чтоб она от водопровода отказалась. Зачем деньги платить, когда такой надутый гусь даром пропадает…

Маша прислушалась – плескаться Юра перестал, но в ответ – ни слова. Она насупилась:

– Ну и ну тебя!

В этот момент дверца распахнулась, и Юрка со всей высоты своего роста опрокинул на Машу полный таз с холодной водой:

– Кто тут водоноса заказывал? – ехидно захихикал он, явно наслаждаясь Машиным визгом.

– Ах, ты ж! – всплеснула руками она и принялась колотить его по спине. Он выставил вперёд зелёный пластиковый таз, защищаясь им будто щитом, и притворно ойкал, когда ловкий Машин кулачок попадал по голому торсу. Шум дружеской потасовки отвлёк Антона, Вику и Катю от просмотра очередного хоррора. Антон подключился, ни секунды не колеблясь. Он открыл вентиль шланга и принялся поливать всех подряд.

Вику и Катю тоже уговаривать не надо было – они выскочили из-под беседки, и в ход пошли шланги, тазы, лейки. Вскоре устланный тротуарной плиткой двор Семёновны покрылся лужами, а водное побоище превратило танцоров в участников конкурса мокрых маек. Все хохотали до упаду. Маша радовалась: лёд раскололся, наступили паводки.

Придерживая занавеску в кухне хозяйского дома, муж Семёновны, раззявив рот, поедал глазами трёх красоток, облепленных мокрой одеждой. Его главной печалью в тот момент было отсутствие батареек в видеокамере.

Вдруг в калитку постучали. Из-за железной двери выглянула белобрысая девчонка. Её вздёрнутый носик с любопытством потянулся к артистам, мокрым, как куры в дождь. Девчонка замерла, расцветая улыбкой при виде Маши:

– Здрасте снова.

– Привет, забегай, – приветливо махнула ей Маша. – Ты что хотела?

– Завклуба, Святозар, попросил уточнить, вы не передумали выступать? – шмыгнула носом девчонка, глядя во все глаза на Антона, будто это был первый темнокожий человек, которого она видела живьём.

Катя подмигнула посланнице и весело пробасила:

– Не передумали. Мы за любой кипишь, кроме голодовки.

– Только под нашу музыку, – строго вставил Антон, – я под всякие «тыч-тыч» танцевать не намерен.

Маша сложила руки перед ним:

– О, Солнцеподобный! Король сцены и падишах танцев! Да будет вам известно, что флешка с композициями уже в радиорубке.

– Тогда ладно, – осклабился Антон.

Катя спросила у девчонки:

– Пообедаешь с нами?

– Не-а, – гостья снова шмыгнула носом, – мне к Святозару надо. Он один не справится!

– А-а, ну конечно, – улыбнулась Катя, – беги!

Когда белобрысое чудо удалилось, Маша спросила:

– Что танцуем?

– Да что хошь, – ответил Юрка, – только без поддержек – я на отдыхе, а вы вон как разъелись на хозяйских ватрушках.

– Ой-ёй-ёй, – хохотнула Маша, – бедня-я-яжечка! Работать мальчика заставили… У самого вон пузо уже!

– Где?! – испугался он.

Все прыснули, и Юрка тоже, тщетно пытаясь изобразить обиженную мину.

Обсудив спонтанную программу из пяти номеров, ребята решили выступать просто: в голубых джинсах, белых футболках и босиком – универсальная одежда на все случаи жизни. Благо проверенная заранее сцена, сколоченная к празднику, это позволяла.

Не признаваясь никому, Маша волновалась, как перед первым кастингом, уговаривая себя, что Алёша не придёт – ни за что не придёт. Если монахам мирскую музыку слушать нельзя, что говорить о танцах? Но как бы невзначай Маша предлагала номера поскромнее – без эротических страстей, и заявила, что станцует напоследок сольную композицию – «Влюблённую». Её она недавно придумала сама на элегантно-нежную, полную философского смысла песню Джорджа Майкла «Like Jesus to a Child». Уверенная, что Алёша прекрасно понимает английский, Маша смутно надеялась удивить его выбором музыки и утончённостью танца. И тут же говорила себе: какая разница, он не придёт! А сердце всё-таки ждало…

Вместе с тёмным одеянием ночи на станицу снова опустилась прохлада. Перед открытой клубной сценой толпилась молодёжь, одетая по последней станичной моде. Жители постарше тоже пришли поглазеть на праздник. Поодаль бабы, щёлкая семечки, балакали о том о сём, приправляя беседу досужими сплетнями. Туристы и местные, девчонки, хлопчики и даже малышня, снующая под ногами, пребывали в сладостном чувстве ожидания. Кто-то обсуждал, что, мол, хлипкую иллюминацию повесил Святозар над сценой – того и гляди грохнется. Кто-то хвастал перед соседями: «А мой-то, мой целый месяц в клубе репетировал, все ноги истёр! Куда уж лучше кому!», а электрик, чувствуя недостаток хмелька для энтузиазма, бурчал: «Как пить дать свет отключат. Как пить дать!»

Костя, владелец центрального магазинчика, обязал работать за выносным столом продавщицу, тетю Зину. И она, обливаясь потом, несмотря на вечернюю свежесть, еле успевала выдавать шоколадки, батончики, жвачки и всякую всячину в обмен на монетки и купюры. Костя довольно поглядывал на цветущий бизнес, чувствуя себя не хуже, чем единственный продавец пива и хот-догов перед бразильским футбольным стадионом. Никита с подхипованной девчонкой, увешанной амулетами, тусовался возле москвичей, важный, словно толмач турецкого султана.

Маша подивилась количеству желающих посмотреть на их творчество. Начался концерт, и ребята зажгли на сцене так, как не выступали в лучших концертных залах страны, танцуя с удовольствием, и с ещё большим удовольствием срывая гром аплодисментов. Пару номеров пришлось повторить под громкое скандирование: «Ещё! Ещё!» и зычное, подгулявшее «Ура-а-а!» со стороны заброшенного вагона.

Наконец зазвучала лиричная песня Джорджа Майкла – последняя в списке. Маша вышла на сцену, сменив перед выходом майку на развевающийся белый хитон. Она снова обвела взглядом лица, едва различимые в темноте. Не увидев Алёшу, Маша всё же танцевала для него, кружилась в танце, стараясь вложить в движения то светлое, что было сейчас в душе. Податливое, гибкое тело чувствовало звуки, словно было их частью, струной гитары, клавишей фортепиано. Сливаясь с музыкой, Маша то подлетала в балетном прыжке, то кружилась в невообразимых па. Распущенные огненные волосы продолжали каждое движение игрой пружинящих локонов. Руки порхали, как крылья бабочки, извивались в восточном орнаменте, отсчитывали такт и снова взлетали. Это было красиво. Это было естественно. До приятной дрожи, до мурашек по спине.

Мелодия замолкла, и Маша склонилась в глубоком поклоне перед публикой. Под шумный восторг зрителей Маша скрылась в условном закулисье. «Ну, ты, мать, дала! – шепнул восхищённо Юрка. – Энергетика супер!» Подбежал низкорослый организатор, Святозар, и рассыпался мелким бисером комплиментов, не зная, целовать ли танцовщице руки или сжать в объятиях из чувства признательности. Он ещё бормотал, что будут конкурсы, а кто выиграет, сможет станцевать с многоуважаемыми артистами, если те, конечно, не против, хотя в афишах они уже про это написали…

Маше не терпелось поскорее вырваться из толпы. Дежурно улыбаясь, она кивала и пятилась, пока не нырнула в темноту за клубом. Маша обошла огромные ели, они касались большими лапами земли, будто бояре рукавами до полу, и шептали что-то ветру. Тот задул сильнее, вынудив «бояр» склонить перед небом остроконечные шапки. Маша зябко обхватила себя руками.

– Я не думал, что это так, – вдруг послышался голос, и Маша вздрогнула от неожиданности. Из тени вышел Алексей: в обычной рубашке, брюках. Без скуфьи на голове его облик утратил религиозную неприступность – копна светлых волос, которую, он, очевидно, пытался расчесать, оставалась художественно-непослушной.

– Как «так»? – спросила Маша, робея.

– Красиво. Ваш танец…

– Я рада, что вам понравилось, – расцвела она.